Кто подвержен гипнозу. Кто не поддается гипнозу, а кто максимально гипнабелен? Гипноз – странное и необычное состояние

Эрих Пауль Ремарк был вторым из пяти детей книжного переплётчика Петера Франца Ремарка (1867-1954) и Анны Марии Ремарк, в девичестве Шталькнехт (1871-1917). В юности Ремарк увлекался творчеством Стефана Цвейга , Томаса Манна , Ф.Достоевского , Марселя Пруста и Иоганна Вольфганга Гёте . В 1904 году поступил в церковную школу, а в - в католическую учительскую семинарию.

21 ноября 1916 года Ремарк был призван в армию, а 17 июня 1917 года направлен на Западный фронт . 31 июля 1917 года был ранен в левую ногу, правую руку, шею. Остаток войны провёл в военном госпитале Германии.

После смерти матери, в её честь Ремарк сменил своё второе имя. В период с 1919 сначала работает учителем. В конце 1920 года меняет множество профессий, в том числе работает продавцом надгробных памятников и воскресным органистом в часовне при госпитале для душевнобольных. Эти события впоследствии легли в основу романа писателя «Чёрный обелиск ».

В 1921 году начинает работать редактором в журнале Echo Continental , в это же время, как свидетельствует одно из его писем, берёт псевдоним Erich Maria Remarque .

Существует легенда о том, что нацисты объявили: Ремарк (якобы) является потомком французских евреев и его настоящая фамилия Крамер (слово «Ремарк» наоборот) . Этот «факт» до сих пор приводится в некоторых биографиях, несмотря на полное отсутствие каких-либо подтверждающих его свидетельств. Согласно данным, полученным из Музея писателя в Оснабрюке , немецкое происхождение и католическое вероисповедание Ремарка никогда не вызывали сомнений. Пропагандистская кампания против Ремарка основывалась на изменении им правописания своей фамилии с Remark на Remarque. Этот факт использовался для утверждений, что человек, меняющий немецкое правописание на французское, не может являться настоящим немцем.

В 1964 году делегация из родного города писателя вручила ему почётную медаль. Три года спустя, в 1967 году, немецкий посол в Швейцарии вручил ему орден ФРГ (ирония заключается в том, что несмотря на присвоение этих наград, немецкое гражданство ему так и не вернули).

Библиография

Романы

Приют грёз (вариант перевода - «Мансарда снов») (нем. Die Traumbude ) ()
Гэм (нем. Gam ) () (опубликовано посмертно в )
Станция на горизонте (нем. Station am Horizont ) ()
На Западном фронте без перемен (нем. Im Westen nichts Neues ) ()
Возвращение (нем. Der Weg zurück ) ()
Три товарища (нем. Drei Kameraden ) ()
Возлюби ближнего своего (нем. Liebe Deinen Nächsten ) ()
Триумфальная арка (нем. Arc de Triomphe ) ()
Искра жизни (нем. Der Funke Leben ) ()
Время жить и время умирать (нем. Zeit zu leben und Zeit zu sterben ) ()
Чёрный обелиск (нем. Der schwarze Obelisk ) ()
Жизнь взаймы (нем. Der Himmel kennt keine Günstlinge ) ()
Ночь в Лиссабоне (нем. Die Nacht von Lissabon ) ()
Тени в раю (нем. Schatten im Paradies ) (опубликовано посмертно в 1971 году . Это сокращённая и переработанная издательством Droemer Knaur версия романа «Земля обетованная».)
Земля обетованная (нем. Das gelobte Land ) (опубликовано посмертно в 1998 году . Роман остался неоконченным.)

Рассказы

Сборник «История любви Аннеты» (нем. Ein militanter Pazifist ):

Враг (нем. Der Feind ) (1930-1931)
Безмолвие вокруг Вердена (нем. Schweigen um Verdun ) (1930)
Карл Брегер во Флери (нем. Karl Broeger in Fleury ) (1930)
Жена Йозефа (нем. Josefs Frau ) (1931)
История любви Аннеты (нем. Die Geschichte von Annettes Liebe ) (1931)
Странная судьба Иоганна Бартока (нем. Das seltsame Schicksal des Johann Bartok ) (1931)

Прочее

Последний акт (нем. Der letzte Akt ) (), пьеса
Последняя остановка (нем. Die letzte Station ) (), киносценарий
Будьте бдительны!! (нем. Seid wachsam!! ) ()
Эпизоды за письменным столом (нем. Das unbekannte Werk ) ()
Скажи мне, что ты меня любишь... (нем. Sag mir, dass du mich liebst... ) ()

Публикации о Ремарке

Напишите отзыв о статье "Ремарк, Эрих Мария"

Примечания

Ссылки

Эрих Мария Ремарк

Романы

Рассказы

Сборники рассказов, эссе, письма, пьесы

Экранизации

Отрывок, характеризующий Ремарк, Эрих Мария

– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d"etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l"honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l"honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l"honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d"honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.

Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.

Многим из тех, кому сейчас около тридцати и меньше, имя Эриха Марии Ремарка мало что говорит. В лучшем случае припомнят, что это, кажется, немецкий писатель. Некоторые особо «продвинутые» юноши и девушки, может быть, даже назовут одну - две его книги, которые прочитали. И это, пожалуй, всё.

В принципе такой ход событий закономерен. Мир вступил в фазу формирования новой, «клиповой» культуры, основанной не на чтении, а на зрительном образе, видеоряде, массовой телевизионной продукции. Только время даст ответ на вопрос, хорошо это или плохо, на пользу человечеству или во вред. Но в те годы, когда ядро культуры составляли языковые тексты, будь то проза или поэзия, пьесы или киносценарии, качественные спектакли или фильмы, Эрих Ремарк был один из кумиров читающей аудитории нашей страны. А эту аудиторию тогда составляло значительное большинство населения Советского Союза.

Общепризнано, что в СССР Ремарка знали, почитали, любили гораздо больше, чем на его родине в Германии. А среди переводившихся в СССР немецких писателей (надо отдать должное, переводили их часто, издавали большими тиражами), он был в нашем Отечестве самым читаемым. Даже на фоне, можно сказать, немецких классиков мировой литературы ХХ столетия, таких, как Стефан Цвейг, Томас Манн, Лион Фейхтвангер, Альфред Дёблин, как вышедшие на мировую литературную арену после второй мировой войны Генрих Бёлль и Гюнтер Грасс. В нашей стране они не смогли составить Э.М. Ремарку конкуренцию в популярности. Если книги перечисленных «немцев» в магазинах хотя и не залёживались, но в течение какого-то времени их можно было купить, то книги Э. Ремарка расходились мгновенно. Его не просто читали, его произведения цитировали, о них спорили. Человек, не читавший Ремарка, не считался интеллигентным.

Первой изданной в Советском Союзе книгой Эриха Марии Ремарка стала та, которая сделала знаменитым. Это роман «На Западном фронте без перемен». В Германии он вышел отдельной книгой в январе 1929 года. У нас в переводе на русский язык роман вышел в середине того же года. За прошедшие с тех пор без малого восемьдесят лет общий тираж книг Э. М. Ремарка на русском языке превысил пять мил-лионов экземпляров.

Правда, после выхода названной книги в издании Ремарка в нашей стране наступила затяжная пауза. Её прервала лишь «оттепель», последовавшая после смерти Сталина. Выходят прежде неизвестные нам романы «Возвращение», «Триумфальная арка», «Три товарища», «Время жить и время умирать», «Черный обелиск», «Жизнь взаймы». Несколько позднее издаются «Ночь в Лиссабоне», «Земля обетованная», «Тени в раю». Несмотря на многочисленные их переиздания, спрос на его книги огромен.

Биографы Э.М. Ремарка давно уже отметили, что его собственная жизнь и жизнь героев его произведений имеют немало сходства, точек пересечения. Однако начало же его биографии довольно будничное.

Эрих Мария Ремарк родился 22 июня 1898 года в немецком городе Оснабрюкке. При рождении его назвали Эрих Пауль. Писательское имя Эрих Мария Ремарк появилось в 1921 году. Есть основания полагать, что он сменил имя «Пауль» на имя «Мария» в память о рано умершей от рака матери, которую он очень любил.

Есть ещё один загадочный момент. Фамилия мальчика, юноши, молодого человека Эриха Пауля писалась Remark, тогда как фамилия писателя Эриха Марии стала писаться как Remarque. Некоторым биографам это дало повод для выдвижения гипотезы, что Ремарк - фамилия не подлинная, а представляет собой результат обратного прочтения подлинной фамилии Крамер. За заменой Remark на Remarque стоит, по их мнению, желание писателя ещё дальше уйти от подлинной семейной фамилии.

Скорее всего, дело обстоит гораздо проще. Предки Ремарка по отцовской линии бежали в Германию из Франции, спасаясь от Великой французской революции, и их фамилия действительно писалась на французский манер: Remarque. Однако и у деда, и у отца будущего писателя фамилия была уже онемеченной: Remark. Отца звали Петер Ференц, мать, коренная немка, носила имя Анна Мария.

Отец, отношения с которым у Эриха Пауля, похоже, были сложные, занимался переплётным ремеслом. Семье жилось трудно, она часто переезжала с место на место. Уже в детстве в нём зародилась тяга к красивым вещам, к жизни, когда можно ни в чём себе не отказывать. Эти чувства нашли отражение в его ранних произведениях.

С детских лет Эрих Пауль любил рисовать, занимался музыкой. Но особенно тянуло его к перу. Став юношей, он дал выход писательскому «зуду». Его первая журналистская работа появилась в газете "Друг Родины" в июне 1916 года.

Спустя пять месяцев Эрих Пауль был призван в армию. Поначалу проходил обучение в резервной части. В июне 1917 года он уже на фронте. Правда, провоевал Эрих Пауль недолго, всего 50 дней, так как получил довольно тяжёлое ранение.

В 1920 году Эрих Пауль публикует свой первый роман. Его название на русский язык переводится по-разному: «Приют грёз», «Мансарда снов». Ни у критиков, ни у читателей роман успеха не имел, в прессе его просто высмеяли. Поэтому за следующее крупное произведение, «Гэм», Ремарк принялся только через три года. Однако написанное так и не решился опубликовать. Роман увидел свет лишь через 75 лет в 1998 году.

Германия 1920-х годов переживала нелёгкие времена. Это в полной мере коснулось и Эриха Марии (напомним, он взял это имя в 1921 году). Чтобы не умереть с голоду, берётся за любую работу. Вот далеко не полный перечень того, чем он занимался в первой половине 1920-х годов: учительствует в школе, трудится в гранитной мастерской, изготовляя надгробья, по воскресеньям играет на органе в доме для умалишенных, пишет заметки для театральной рубрики в прессе, обкатывает автомобили. Постепенно становится профессиональным журналистом: его рецензии, путевые заметки, короткие рассказы всё чаще появляются в газетах и журналах.

Одновременно Ремарк ведёт богемный образ жизни. Волочится за женщинами, изрядно пьёт. Кальвадос действительно был одним из его любимых напитков.

В 1925 году Э.М. Ремарк перебрался в Берлин. Здесь в красавца-провинциала влюбилась дочь издателя престижного журнала "Спорт в иллюстрациях". Родители девушки воспрепятствовали их браку, но Ремарк получил в журнале место редактора. Через некоторое время он женился на танцовщице Ютте Замбона, которая стала прообразом нескольких его литературных героинь, в том числе Пэт из "Трех товарищей". В 1929 году их брак распался.

Э.М. Ремарк дал выход своей тоске по «красивой жизни». Он элегантно одевался, носил монокль, без устали посещал с женой концерты, театры, модные рестораны. Дружил со знаменитыми автогонщиками. Выходит его третий роман «Остановка на горизонте» об автогонщиках, который впервые подписан фамилией Remarque. Отныне он будет подписывать ею все последующие свои произведения.

Тем неожиданнее то, что написанный им за шесть недель роман «На Западном фронте без перемен», принёсший ему мировую славу, оказался романом совсем об иной жизни - жизни, наполненной страданиями, кровью, смертью. За год было продано полтора миллионов экземпляров. С 1929 года во всем мире он выдержал 43 издания, переведен на 36 языков. В 1930 году в Голливуде сняли по нему фильм, получивший "Оскара".

Однако пацифизм правдивой, жестоко написанной книги не пришелся по вкусу в Германии очень многим. Она вызвала недовольство властей, жаждавших реванша радикальных организаций ветеранов Первой мировой войны, набиравших силу нацистов.

Не понравилась книга и выдающимся немецким писателям Стефану Цвейгу и Томасу Манну. С годами их сдержанное отношение к Ремарку как писателю не изменилось, что очень его уязвляло.

Через три года Ремарк выпустил свой второй значительный роман - «Возвращение». В нём повествуется о проблемах, с которыми столкнулось его поколение - «потерянное поколение» вернувшихся с войны.

Его представители, прошедшие через ураганный огонь, отравляющие газы, грязь траншей, горы трупов, утратили веру в высокие слова, откуда бы они ни исходили. Их идеалы разлетелись в прах. Но у них нет ничего взамен. Они не знают, каким им жить дальше, что делать.

Многочисленные издания обоих романов, экранизация первого из них в США принесли Э.М. Ремарку немалые деньги. Он начал коллекционировать живопись импрессионистов и успел собрать неплохую коллекцию.

Писатель чувствовал, чем грозит Германии, ему лично приход к власти Гитлера, его партии. То, что это возможно, он понял раньше многих других. В 1931 году, когда фашисты ещё только рвались к власти, он покупает виллу в Швейцарии, переезжает туда на постоянное жительство, переводит туда свою художественную коллекцию.

Придя в 1933 году к власти, нацисты вскоре лишают Э.М. Ремарка германского гражданства, предают его книги публичному сожжению. Опасаясь, что фашисты вторгнутся в Швейцарию, он покидает эту страну, живёт в основном во Франции. Чтобы помочь выбраться из Германии своей бывшей жене Ютте, Э.М. Ремарк снова заключает с ней брак. Однако свою родную сестру Элфриду Шольц он спасти не сумел. Она была казнена в 1943 году в берлинской тюрьме «за возмутительно фанатическую пропаганду в пользу врага». На суде ей припомнили брата, его романы, «подрывающие дух нации».

В 1939 году Эрих Мария Ремарк прибывает в США, где остаётся до конца войны. Этот период его жизни трудно охарактеризовать однозначно. В отличие от многих других эмигрантов он не испытывал материальной нужды. Вышли в свет и стали бестселлерами его романы «Три товарища» (1938 г.), «Возлюби ближнего своего» (1941 г.), «Триумфальная арка» (1946 г.). Пять его произведений экранизированы голливудскими киностудиями. Вместе с тем он страдал от одиночества, депрессий, много пил, менял женщин. Его не жаловала эмигрантское литературное сообщество во главе с Томасом Манном. Э.М. Ремарка угнетало, что его способность писать книги, пользующиеся успехом у массового читателя, вызывало сомнение в масштабе его литературного таланта. Лишь за два года до смерти Немецкая академия языка и литературы в западногерманском городе Дармштадте избрала его своим действительным членом.

Очень болезненным для него стал роман со знаменитой актрисой кино Марлен Дитрих. С ней он познакомился ещё во Франции. Только благодаря её протекции знаменитый писатель получил разрешение американских властей на въезд в Соединённые Штаты. Э.М. Ремарк хотел жениться на Пуме (так он называл Марлен Дитрих). Однако кинозвезда не отличалась верностью. Один роман следовал за другим, в том числе с Жаном Габеном. Ремарк придал Маду из «Триумфальной арки» немало черт Марлен Дитрих.

Война закончилась. Э.М. Ремарка не торопился с отъездом в Европу. Он и Ютта подали прошение о получении американского гражданства. Получить его удалось не без труда.

И всё же писателя тянуло в Европу. Вдобавок выяснилось, что его имущество в Швейцарии полностью сохранилось. Уцелел даже автомобиль, который он оставил в гараже в Париже. В 1947 году он вновь в Швейцарии.

Э.М. Ремарк вёл уединённый образ жизни. Но долго оставаться на месте не мог. Объездил всю Европу, снова побывал в Америке, где жила его возлюбленная Наташа Браун - француженка русского происхождения. Роман с ней, как ране роман с Марлен, доставлял ему немало огорчений. Встречаясь то в Риме, то в Нью-Йорке, они тут же начинали ссориться.

Оставляло желать лучшего и здоровье писателя. Оно ухудшалось. У него возник синдром Меньера (болезнь внутреннего уха, ведущая к нарушению равновесия). Но хуже всего были душевное смятение и депрессия.

Писатель обратился к помощи психоаналитиков. Его лечит знаменитая Карен Хорни, последователь З. Фрейда. Как и Э.М. Ремарк, она родилась и большую часть жизни провела в Германии, покинула её, спасаясь от нацизма. Согласно Хорни, все неврозы обусловлены «базисной тревогой», уходящей корнями в дефицит любви и уважения в детстве. Если более благоприятный опыт не сформируется, то такой ребенок не только сам останется в тревожном состоянии, но и начнет проецировать свою тревогу на внешний мир. Биография Э.М. Ремарка вписывалась в эту концепцию. Он считал, что К. Хорни помогала ему бороться с депрессией. Однако в 1952 году она умерла.

В 1951 году в жизнь ЭМ. Ремарка вошла актриса Полетт Годар, бывшая жена Чарли Чаплина. Он познакомился с ней в один из своих приездов в США. Завязался роман, который перерос в глубокую привязанность, по крайней мере, со стороны писателя. Он считал, что эта веселая, понятная, непосредственная женщина обладала чертами характера, которых не хватало ему самому. «Все нормально, - записывает он в дневнике. - Нет неврастении. Нет чувства вины. Полетт хорошо на меня действует".

Вместе с Полетт он решился, наконец, поехать в 1952 году в Германию, где не был 30 лет. В Оснабрюкке встретился с отцом, сестрой Эрной, ее семьей. Для Ремарка всё было чужим, тягостным. В Берлине еще во многих местах можно было увидеть следы войны. Люди казались ему какими-то ушедшими в себя, потерянными.

Ещё раз Э.М. Ремарк посетил Германию в 1962 году. В интервью одной из ведущих немецких газет он резко осудил нацизм, напомнил про убийство своей сестры Элфриды и про то, как у него отняли гражданство. Подтвердил свою неизменную пацифистскую позицию. Немецкое гражданство ему так и не возвратили.

Постепенно Э.М. Ремарк избавляется от психологической зависимости от Марлен. Свой новый роман "Время жить и время умирать" он посвятил Полетт. В 1957 году Ремарк официально развелся с Юттой, которая уехала в Монте-Карло, где прожила до своей кончины в 1975 году, и на следующий год в США вступил в брак с Полетт.

В 1959 году Э.М. Ремарк перенёс инсульт. Он сумел преодолеть недуг. Но с тех пор всё реже выезжал из Швейцарии, тогда как Полетт много разъезжала по свету. Тогда супруги обменивались романтическими письмами. Однако назвать их отношения безоблачными было нельзя. Мягко говоря, нелёгкий характер Ремарка с годами становился всё тяжелее. Сильнее давали себя знать такие черты его характера, как нетерпимость, эгоизм, упрямство. Он продолжает пить, так как, по его словам, не может трезвым общаться с людьми, даже с самим собой. Если в гостях Ремарк начинал много пить, Полетт демонстративно уезжала. Ненавидела, когда он говорил по-немецки.

Ремарк написал еще две книги: "Ночь в Лиссабоне" и "Тени в раю". Но здоровье его ухудшалось. В 1967 году у него случились два сердечных приступа.

Две последние зимы своей жизни Ремарк провел с Полетт в Риме. Летом 1970 года у него опять отказало сердце, его положили в больницу в Локарно. Там он и скончался 25 сентября. Хоронили его в Швейцарии, скромно. Марлен Дитрих прислала розы. Полетт не положила их на гроб.

У каждой страны, каждого времени свой Ремарк. Его романы «На Западном фронте без перемен» и «Возвращение», говоря современным языком, стали культовыми в 1930-е годы, потому что явились своего рода манифестом «потерянного поколения», обнаружившего, что его обманули и предали. Но и сегодня, девять десятилетий спустя, предостережением звучит внутренний монолог героя «Возвращения»: «Нас просто предали. Говорилось: отечество, а в виду имелась жажда власти и грязня среди горсточки тщеславных дипломатов и князей. Говорилось: нация, а в виду имелся зуд деятельности у господ генералов, оставшихся не у дел... Слово "патриотизм" они начинили своим фантазерством, жаждой славы, властолюбием, лживой романтикой, своей глупостью и торгашеской жадностью, а нам преподнесли его как лучезарный идеал...»

Для тех, кто познакомился с его творчеством в конце 1950-х годов, зачитывался им в последующие двадцать-тридцать лет, это, прежде всего, создатель образов благородных, прямых, мужественных людей, готовых пожертвовать собой ради других. Для них важны не деньги, не карьера, не некие «возвышенные» идеалы, внушаемые властью, школой, церковью, средствами массовой информации. Для них превыше всего абсолютные, вечные ценности, делающие человека человеком: любовь, дружба, товарищество, верность. Именно эти качества героев Ремарка, несмотря на все жизненные невзгоды, помогали им сохранять своё человеческое достоинство.

«Магия» Ремарка, завораживающее обаяние его произведений - это во многом также результат созданного им стиля, который, похоже, так и останется навсегда его «фирменным», неповторимым. Он сдержан, немногословен, ироничен. Его диалоги лаконичны и в то же время ёмки, мы не найдём в них лишних, не обязательных слов и банальных мыслей. Он не чужд описаний природы, пейзажей, но и их тоже отличает скупость и в то же время выразительность, чёткость изобразительных средств. Внутренние монологи его героев исполнены благородства, мужественности в сочетании с нежностью, душевного целомудрия, в которые невозможно не верить.

И, наконец, может быть главное, что подкупало советских читателей: Ремарк никого не учит, ничему не наставляет. Он не моралист, не проповедник, не гуру, он только бесстрастный, нейтральный повествователь. Он не осуждает своих героев с их пьянством, созерцательностью, отсутствием социальной активности.

Остаётся только удивляться, что советская власть с её чрезвычайно развитым охранительным инстинктом не зажгла «красный свет» изданию романов Ремарка. Возможно, сработала уверенность, что идейно грамотные советские читатели увидят, поймут, правильно оценят идейную опустошённость его героев, бесцельность, никчемность их существования.

Но нельзя исключать и другого. При всём том, что персонажи Ремарка живут своей особенной жизнью, нравственные принципы, которые они исповедуют, - здоровые в своей основе. Для них свято то же самое, что отстаивал «моральный кодекс строителя коммунизма», который, как известно, при ближайшем рассмотрении оказался версией христианской этики, отделённой от её сакральной основы.

Разве не исполнены гуманности размышления доктора Равика из «Триумфальной арки»: «Жизнь есть жизнь, она не стоит ничего и стоит бесконечно много. От нее можно отказаться - это нетрудно. Но разве одновременно не отказываешься и от всего, что ежедневно, ежечасно высмеивается, над чем глумятся, что зовется верой в человечность и в человечество? Эта вера живет вопреки всему... Так или иначе, но все равно надо вытаскивать этот мир из крови и грязи. И пусть ты вытащишь его хоть на вершок - это все равно важно, что ты непрестанно просто боролся. И пока ты дышишь, не упускай случая возобновить борьбу»?

Похоже, что пессимизм, прозвучавший в самом начале в отношении значимости творчества Эриха Марии Ремарка, вряд ли оправдан. И в XXI веке молодые и не очень молодые люди постоянно оказываются в ситуациях, когда нужно делать нравственный выбор. Герои Ремарка помогают разобраться в этом нелёгком вопросе, предлагая свой пример, свою нравственную позицию и, вместе с тем, не навязывая её. Значит, время Ремарка не кончилось, его будут читать.

Ольга Варламова, специально для rian.ru