Если бы не Бог… (Андрей Пиунов)
Когда речь заходит об отцах и детях мне вспоминается не только одноимённый роман Тургенева и не только Сталин, говоривший, что «сын за отца не отвечает», и при этом всех детей «врагов народа» отправлял в чекистские подвалы, концлагеря или в детдома на «перековку», но прежде всего современный казачий фольклор. Я имею в виду иронию нынешних казаков. Когда их спрашивают о происхождении, они отвечают: «Дед был казак, отец сын казачий, а я хер собачий!» И в этом есть своя горькая правда, поскольку сегодня даже те, в ком течёт казацкая кровь, давно утратили казацко-готский дух кшатриев, превратившись в лучшем случае в казяков-гречкосеев, а в худшем случае в кремлёвско-колорадское казлячество.
Исключения есть, но они лишь подтверждают общее правило.
После расказачивания (геноцида) и казацко-совецкой войны 1917-1945 гг., в которой пали лучшие сыны Дона, Кубани, Терека, Урала и других регионов вольной Казакии, выжившим казакам пришлось приспосабливаться к новым условиям существования. Они либо интегрировали в совецкое сообщество, пополнив армию совков-орков, либо уходили в антисовецкое подполье и эмиграцию, оставаясь непримиримыми борцами с оккупационным режимом коминтерна (ОРКИ). У казаков и казяков родились дети, внуки и правнуки, которые переняли у своих отцов то, что свойственно тем и другим. Одни переняли древние духовно-расовые традиции и воинственно-вольный дух казачества, другие переняли не только интернационально-безбожный юдобольшевицкий антирасовый дух советизма, но и наследственные грехи своих отцов, которые передаются также как наследственные болезни.
Всё это в равной степени можно отнести и к россиянцам, подавляющее большинство которых неправомерно называет себя руским народом только потому, что говорят они по-руски. Их тоже можно было бы разделить на руских антисоветчиков, которые продолжают бороться с оккупационным режимом кремляди, и на рюских совков, преданных этому богоборческому режиму и защищающих интересы красной империи зла.
Мне кажется, что нынешние истинно-руские люди также как и истинные казаки, которые уже провели демаркационную линию между белым казачеством и красным казлячеством, должны отделить себя от рюских россиянцев, иронично отвечая на вопрос: «Руские ли они?», приблизительно так: «Руские-то они руские, да глаза у них узкие!» Подразумевая под этим не столько гибридное славяно-чухонское европейско-монголоидное происхождение большинства рускоговорящих россиянцев, сколько азиатско-рабский менталитет всех интернациональных совков-орков.
Одновременно с казацко-совецкой войной в тот же период 1917-1945 гг. шла полным ходом и ожесточённая руско-совецкая война, которая в первые же годы большевицкой оккупации разделила россиян на совецко-рюских и антисовецко-руских. У них тоже родились дети, внуки и правнуки, которые унаследовали либо доблести древних русов, либо грехи своих совецких отцов. И вот теперь, начиная с марта 2014 г., когда на всех национальных фронтах возобновилась антисовецкая война (ныне она носит антироссийский или лучше сказать антиимперский характер), в которой так же, как и прежде принимают участие все непримиримые антисоветчики - руские, казаки, горцы и прежде всего украинцы, давно разделившиеся на красных и белых, эти различия проявились особенно сильно. Красные и белые (теперь их называют «колорадами» и «укропами») снова сошлись в брани и готовы биться до смерти, причём не только на реальном поле боя в Донбассе или в Крыму, но и на виртуально-мiровоззренческих полях сражений в Интернете. Ибо информационная безкровная война в XXI столетии не уступает обычным кровавым войнам прошлых веков.
Недавно моё внимание привлекло очередное видео-обращение (июнь-июль 2015 г.) бывшего соратника А.К. Иванова-Сухаревского, бывшего главы ННП, ныне лидера «нового национального пути», созданного вместо распавшейся Народной Национальной партии, которую мы вместе с ним и создавали в 1994-1995 гг. Именно к этому некогда весьма уважаемому и весьма талантливому человеку, который всегда гордился своими донскими корнями, сегодня можно было бы применить определение «казяк». И вот почему. Приняв сторону пресловутой Новороссии, где рюские ополченцы и красные казяки, защищавшие идолища Ленина, воссоздали Совдепию в миниатюре с такими атрибутами, как КГБ и СМЕРШ, Саша Иванов в своих видео-обращениях 2014-2015 гг. призывал построить на украинско-казацких землях Приднепровья некий «руский мiр». Попутно он обличал врагов этого «мiра», олигархов, укропов и прочих предателей России, в число которых, в конце концов, угодили и мы его бывшие соратники Дёмин и Широпаев, судя по его последнему видео-обращению.
Когда-то его националистические идеи русизма находили отклик и в моей душе. И я был рюским патриотом и великодержавным казяком одновременно,кем угодно, но только не христианином, поскольку сергиане отличаются от христиан так же, как руские от рюских, а казаки от казяков. Тогда я не понимал, что любой даже самый привлекательный национализм ведёт в тупик. Спустя годы, оставшись русистом, я пришёл к иному пониманию русизма, который и читается несколько иначе - расизм. Ибо только идея Расы Божией и ценности всего Белого Христианского Мiра (Рима, как Империи Христа) способны вывести из тупика, причём не только реакционно-национального, но и либерально-интернационального.
Видит Бог, я не стал бы никогда выяснять отношения с Ивановым, тем более в Интернете, если бы это касалось только меня, но, во-первых, Кузьмич стал лукавить, говоря о моём уходе из партии, во-вторых, его сторонники начали оскорблять не только меня не только мою семью, но и всех казаков. Иванов утверждает, будто не знает, почему я вышёл из ННП, порвав с ним всякие отношения. Как известно в середине 1990-ых я возглавлял довольно многочисленную Московскую Городовую Казачью Заставу, являясь её атаманом и одновременно заместителем главы партии (начальником партийной канцелярии ННП). А поскольку наша партия в начальный период лишь формально была массовой организацией, а фактически состояла из небольшой группы активистов, партийному вождю, всегда отличавшемуся большими амбициями и непомерной гордыней, захотелось подчинить себе наших казаков, превратив их в своеобразных штурмовиков, которые должны были охранять «вождя», изображая массовку на партийных митингах. Когда мы вместе создавали ННП, то наивно надеялись как минимум на партнёрские товарищеские отношения, ожидая увидеть в нашей организации прообраз некоего Ордена благородных белых воинов Христовых, но в итоге партия превратилась в примитивную авторитарную секту во главе с амбициозным Кузьмичом, жаждущим сыграть роль фюрера. Ни меня, ни казаков нашей Заставы подобная перспектива явно не устраивала. Особенно остро эти противоречия проявились осенью 1995 г. во время предвыборной компании в Госдуму, когда ННП впервые участвовала в политических играх оккупационного режима. Именно тогда мы и решили выйти из ННП.
К публичному видео-заявлению Кузьмича об «изменниках» Дёмине и Широпаеве, бросивших его и партию в трудную минуту (поэтому-де его грандиозные планы попасть в Кремль и провалились), прибавились слова некоего Юрия Жеребцова, бегущего вприпрыжку за своим лидером «народно-национального пути». Этот аноним, скрывающийся за псевдонимом известного руского героя-коллаборанта, сначала напросился ко мне в «друзья» на Фейсбуке, а потом стал исподволь по-собачьи гадить под моей дверью, унижая не только меня и моего отца, но и казаков вообще, которых он назвал «пьяным былом». Цитирую: «Да я при встрече, рожа монгольская, продавшаяся фарисеям, за такую русофобию за один стол даже не сел бы с тобой! Кто это у нас арийцы? Казачьё ипаное? Которое намешано с татарвой, мордвой, калмычьём и которое жрёт водку как руские квас? Кончилось время этих шутов…»
Говоря обо мне лично и моём отце, Жеребцов ссылался на слова и информированность Кузьмича, который по его утверждению называл моего отца «рецидивистом», а меня «кацапом с комплексом неполноценности». Мой отец Константин Дёмин (изначально Осип Горшков) действительно полжизни провёл в ГУЛАГе. И тайны из этого я никогда не делал, достаточно прочитать автобиографический роман «Мои этапы». Он родился ещё в Российской империи в 1905 г., но большевики-оккупанты сделали из родового казака, происходившего из уральцев Горшковых-Богдановых сначала безпризорника, а потом уголовника. Впрочем, в этой стране, окутанной колючей проволокой, где всё совецкое общество было поделено на зэков и вертухаев (паханы ни в счёт), было куда лучше принадлежать к числу первых, чем попасть в число вторых, приняв на себя каинову печать Божиего проклятия. Ибо соучастие в богоборчестве, цареубийстве, добровольное сотрудничество с антихристовой властью коминтерна неизбежно вело к погибели не только самих отцов, но и к наказанию всего рода до третьего и четвёртого колена (Исх. 34. 7), детей внуков и правнуков, несущих на себе грехи своих безбожных родителей. Именно это проклятие тяготеет на многих рюских патриотах и великодержавных казяках, которые не только не покаялись за грехи безбожных отцов, но наоборот гордятся их «подвигами».
Не смотря на то, что мой отец не был добровольным прислужником антихриста, он как и другие подсовецкие люди во время войны стал звездоносцем, защищая Совдепию, хотя мог бы перейти на сторону руских крестоносцев РОА или белых казаков. Как это сделал, например, его отец и мой дед Фёдор Горшков, который в 1918-ом оставил семью на Рязанщине и отправился за Волгу воевать с красными (по семейному преданию в войске атамана Дутова), сложив голову за свой казачий род. Но мой отец этого не сделал, оставшись красноармейцем, т.е. и он стал хоть и невольным, но носителем наследственного греха советчины, о прощении которого я и молю непрестанно, раскаиваясь за него и за весь свой род Дёминых-Горшковых.
Но это касается не только меня, но и всех детей совецких отцов, в том числе Иванова, отец которого был не просто пушечным мясом, а кадровым офицером РККА, которая оккупировала немецкую территорию и творила беззакония и кровавый безпредел в послевоенной Германии. Его отец Кузьма Иванов, со слов сына Александра исполнял обязанности коменданта города Фюрстенберг. О чём не преминул ещё раз упомянуть в своём видео-обращении Кузьмич, сравнивший своего отца с древнеримским легионером на службе у кесаря, хотя его и ему подобных следовало бы сравнить с хазарским надсмотрщиком на службе у кагана.
Не знаю наверняка, кем именно был отец ещё одного нашего бывшего соратника талантливого писателя Игоря Дьякова, который также как и Кузьмич был когда-то руским гитлеристом, а стал рюским сталинистом, перейдя на сторону красных антифашистов в новой антисовецкой войне. Но та агрессия и ненависть в отношении бывших друзей и соратников, говорят сами за себя. Приведу его враждебное письмо к Широпаеву, опубликованное в сети после того, как Алексей поддержал независимую Украину: «Вопиет земля наша. Вопиет против самого смрадного, что на ней по доброте её уродилось, - предательства. Ты начинал со «Стреляю в деда…» До того ты облысел, разбивая лоб в православной молитве. Много было в тебе бесстыдного художнического хамства, что уже много говорило о твоём глубинном жидовстве. И о том, что ты просто бздун. Тебе ещё верили по доброте своей - Крюков, Отче, я, Димыч… Ты сегодня, щен садовокольцовский, жидяра кацапский, дошёл до запредела. Ты срёшь нам на голову. И мне, который пил воду из Псла, у которого друзья и родня в Сумах, во Львове, в Харькове, в Севастополе, во всём Крыму воют от бессилия укоротить таких, как ты, безродных и бездетных сволочей, в собачьем вдохновении готовых нас отдать на откуп таким же гнидам, но уже педоевропейским, где ты хватанул «глоток свободы». Так нет же! Не будут тебе прощения, пан Широпай! Сгинешь ты неподалеку от помойки, что у метро «Войковская». И захлебнёшься не в крови твоей перемешанной, не в лужах новомосковских, а в соплях фраерских, а ля жидоприжских. И конец твой не отметит никто. Разве что моя жидоженя альбац сморкнётся неискренне в туман… А с Гольфстимом мы уже договорились. Прощай. И не трожь боле Нэньку, дэ ты не бував, и щiрых хохлов - как я та Диденко, - нэ бачiв. ХАЙЛЬ СТАЛИН, пан Широпай! И Гоголя не трожь. Не по чину! Игорь ДЬЯКОВ».
Думаю, комментарии излишни.
Именно война с красной империей зла, которая вспыхнула с новой силой пока лишь в Украине, до предела обострила сегодня во всех нас - детях совецких отцов-безбожников наследственные грехи. Это видно на примере и других не менее талантливых писателей и бывших наших соратников, которые по-прежнему называют себя «русскими патриотами и монархистами». Это Леонид Болотин, кричащий сегодня: «За родину! За Путина! Ура!», родители которого истово служили оккупационному режиму, пропагандируя советчину и коммунизм. Это сын красного офицера Сергей Фомин, это Владимир Карпец сын генерала совецкой милиции, это Константин Душенов, который и сам успел послужить Совдепии в качестве офицера ВМФ. Имя им легион и все они объединены одним духом лжи и ненависти, ибо считают Хазароссию своей великой единонеделимой родиной.
Чему весьма способствует и яд сергианства, усыпляющий в них дурную наследственность и насаждающий гордыню, великодержавное идолопоклонство и фарисейскую лжедуховность. Так, например, один из сторонников Карпеца некто Александр Погодин во время обсуждения старой статьи Широпаева «Освобождение от Ленина», довольно откровенно проявил себя именно в этом качестве. Когда в пылу полемики я случайно обратился к нему на «ты», он раздражённо ответил:
- Мы с тобой гусей не пасли. Когда мой дедушка служил в военной контрразведке СМЕРШ, такие, как ты, разговаривали с ним вежливее.
- Ах, простите, товарищ вертухай, - ответил я. - Буду впредь предельно вежлив. Хорошо, что сказали, с кем имею дело. Больше не буду метать бисер перед свиньями.
- СМЕРШ - это не вертухаи. А оскорблять свиней сравнением с полицаями не надо. Свиньи - существа гораздо более достойные.
- Что такое СМЕРШ я знаю. То, что ваш дедушка был чекистом, а не вертухаем мне представьте себе известно. Это я вас образно назвал вертухаем. Вам бы не гордиться им следовало, а умолять Бога простить предков и самому очиститься от того, проклятия, которое тяготеет над ними и над всеми потомками руских богоборцев. Также как Кровь Христа лежит на главах ветхих жидов, точно так же и кровь христа-царя Николая и всего руского народа лежит на главах новых жидов, т.е. на главах ваших отцов-богоборцев и на ваших главах тоже, если вы не покаялись за преступления отцов, а напротив гордитесь ими. И пока сего покаяния не произошло вы все так и будите тем самым обумаренным свиным стадом, в которое Господь вселил легион бесов, и которое бежит к обрыву и погибели. Покайтесь, пока не поздно!
- Беги, харя красновская, во Львов, - не выдержал Погодин, как-то по-чекистки подводя черту нашему разговору словно приговор, который прозвучал как выстрел в затылок. - А если по дороге на минное поле наскочишь, не моя забота. Всё. Разговор окончен.
- Говоришь, дедушка в СМЕРШе служил? - вступил в разговор ещё один анонимный читатель, решивший меня поддержать. - Хочешь дедушку повидать?
- Повидаю. Но только СТРОГО ПОСЛЕ того, как ты увидишь Васюру, Власова и Краснова. Никак НЕ РАНЕЕ того, - ответил ему Погодин.
- Так вы думаете что НКВД сильнее Господа Бога Израилева? - остроумно парировал незнакомец.
- Партизанские тройки и без НКВД обходились. И быстрее, чем за полчаса. Полицай, по минному полю бегом марш! ФСЁ, - ещё больше озлобился внук чекиста.
- Ну и друзья у тебя, Володя! - не выдержал я, обращаясь к Карпецу. - Кстати, когда я говорил Погодину, что нужно покаяться за своих отцов, я и тебя имел в виду. Если отцы и деды были чекистами, вертухаями или ментами, служившими жидовскому оккупационному режиму кремлядей, этим нужно не гордиться, а вымаливать прощение, непрестанно молиться за них и соответственно за себя, ибо вы несёте их тяжкий грех соучастия в сатанизме на себе. Иначе вам всем конец и ни что вас уже не спасёт.
- Слава, есть разница между теми, кто занимался стуком и теми, кто руководил розыском убийц, - ответил мне Карпец. - Это были разные ведомства, кстати, враждовавшие между собой. Насчёт «жидовского режима». После 1937-58 гг. он «половинчат», как и сейчас. А вот ты как раз сейчас им и служишь. Причём прямо и искренне. И «Слава Рабинович» не случаен. Они ваши хозяева и суть.
- Я так понимаю, что вы оба ни ты Володя, ни вы Александр так ничего и не поняли, - завершая безплодную дискуссию, написал я. - Или не захотели понять, что каждый из вас несёт на себе грехи своих безбожных отцов, которые служили антирускому антихристианскому жидо-сатанинскому режиму. Что ж, это ваш выбор.
Приходится констатировать, что наши отцы были вольными или невольными соучастниками цареубийства и кровь святых царственных мучеников легла на их головы и на головы детей, как проклятие: «Не прикасайтесь к помазанным Моим, глаголет Господь, обаче забыша сия людие Твои, Господи, кровь Царя на нас и на детях наших» (см. Канон св. великомученику Царю Николаю Второму. Творение РПЦЗ. Песнь 6). Но нераскаянные дети остались верны своим безбожным отцам цареубийцам и детоубийцам, более того, к давнему почти столетнему преступлению они присовокупили новое не менее страшное кровавое злодеяние - я имею в виду прошлогодний расстрел Малазийского Боинга в небе над Донбассом, которое неспроста совпало с днём цареубийства. Главный планировщик ада знает, когда и зачем нужно убивать невинных детей. И повинны в новой крови не только непосредственные исполнители, запустившие в прошлом году ракету в пассажирский самолёт, но и все крымнашисты, вставшие на защиту пресловутой Новороссии.
У каждого из нас разные отцы, одни были слугами сатанистов, другие их послушными рабами или невольным пушечным мясом. Мы все несём на себе груз ответственности, но у каждого из нас свой груз и своя мера покаяния. Одному нести тяжелее, ибо груз его отягощён кровью и слезами невинных жертв, другому полегче, ибо кроме подъярёмного служения антихристовой власти на совести отцов нет ничего. Одному сложнее освободиться от наследственной греховности, другому проще, но главное осознать рано или поздно греховность своих безбожных отцов и то, что все мы несём на себе это родовое проклятие. Осознать, а не упрямиться рогом и не кичиться этой греховностью, усугубляя вину перед Богом.
Вспоминается появившийся в первые годы перестройки грузинский фильм-притча Тенгиза Абуладзе «Покаяние», так и не понятый и даже отвергнутый совками. Героиня киноленты, родители которой стали жертвами красного террора, постоянно вырывает из могилы труп городского главы, который очень напоминал зрителям верховного комиссара чекистов Л.П. Берию. Отец и внук покойного сначала не понимают, что происходит, начав охоту за неизвестным гробокопателем. А поймав, сажают её на скамью подсудимых. И только узнав правду о своём отце и деде, о тех преступлениях, которые он совершал, сын и внук меняют своё отношение к нему. Разочарование доводит внука до самоубийства, а сын уже сам выкапывает труп отца, понимая, что земля не может принять его, ибо кровь от неё вопиет к Богу (Быт. 4. 10). В этих образах угадываются отцы и дети, не желающие принимать греховное наследие предков и сочетаться с ним. Сын понял, что вырывая труп отца, он осуждает его кровавые преступления и тем самым освобождает себя и свою семью от тяжкого груза проклятия, т.е. по сути, он раскаивается за своего отца, прося прощение у Бога. В этой кино-притче был заложен глубокий философский, моральный и религиозный смысл. Замечательными словами заканчивается картина: «Зачем нужна дорога, если она не ведёт к храму?!» Если переиначить эти слова, обратившись к нынешним нераскаянным детям, можно было бы сказать так: «Зачем все ваши чаяния и старания во благо руского народа и во имя какой-то правды, если вы сами находитесь во лжи и даже не пытаетесь с ней расстаться?!»
В своё время мой старый друг и соратник Алексей Широпаев написал замечательное стихотворение, которое ему до сих пор не могут простить совецкие патриоты. Вспомните упрёк в письме Дьякова. Во сне поэт как бы увидел своего деда штурмующего рейхстаг и стал стрелять в него как в краснозвёздный символ империи зла. Это не ненависть к деду, а истинная любовь к нему, забота о его спасении. В этом и только в этом заключается суть сыновнего покаяния, которое действительно способно освободить нас и наших детей от греховной наследственности. Такое покаяние помогает не только детям идти навстречу к Богу, но и безбожным отцам их даёт возможность получить прощение, а значит изменить посмертную участь грешников. Господь милостив, за праведность детей Он может простить отцов. Разве не в этом истинное проявление христианской любви и заботы об умерших сродниках?! Остальное ложь, обман, гордыня, спесь и человекопоклонство, противные Богу.
Остаётся лишь пожелать бывшим соратникам Александру Иванову, Леониду Болотину, Владимиру Карпецу, Сергею Фомину, Игорю Дьякову и не только им, но и всем нынешним рюским патриотам и великодержавным казякам, которые питаются сергианской злодатью и гордятся своими безбожными предками (чекистами, ментами, вертухаями, офицерами, солдатами, пропагандистами, преподавателями и прочими пособниками оккупационного режима), вырыть, наконец, трупы своих безбожных отцов и очиститься от проклятого наследия. Иначе, не убив в себе совка, не обнажив язвы смрадного трупа советизма, их участь и детей их весьма и весьма печальны, не говоря уже о посмертной участи их звездоносных отцов.
SDG
17 июля 2015 г. от Р.Х. 97 годовщина цареубийства и первая годовщина международного преступления - расстрел Малазийского Боинга под Донецком, приравненного к объявлению Третьей Мiровой войны.
Своеобразный курс молодого бойца будущие казаки начинали проходить с раннего детства. В играх маленьких станичников преобладала военная тематика, с малых лет мальчишек учили обращаться с лошадьми, без которых казаков невозможно себе представить. С пяти лет казачата уже скакали верхом во всю прыть, играли в войну, учились метко стрелять из лука. С взрослением игры усложнялись, дополняясь другими навыками: подростков учили обращаться с холодным и огнестрельным оружием, биться в рукопашной схватке, хорошо плавать, разбираться в следах, справляться с понесшим табуном… Как только паренек набирался сил для поднятия ружья, он уже охотился на степную пернатую дичь. Ребенку внушали: стрелять нужно всегда метко, потому что от этого может зависеть твоя жизнь. Многовековая история, в частности, «общение» с татарами, сама по себе была суровым учителем для «донцов».
Подростковая инициация у будущих казаков проходила в 14 – 15 лет. На этом этапе уже выстраивалась модель сражения, битвы, пока, правда, только потешной. Группа подростков разбивалась на две части, каждая из которых строила себе «укрепление». Бились с применением камышовых пик, лубочных сабель. Нужно было непременно захватить знамя противника и пленить недругов. В этих потешных боях присутствовали элементы театрализованного представления – бумажные шапки и знамена «вояк», победные марши под дудки, гребни и трещотки… Но определенные навыки поведения в схватке такие поединки все же давали.
20.03.2017Множество пастырей с замечательной судьбой служат в храмах в разных уголках России. Особый взгляд на жизнь одного из них представляет в своем рассказе русский писатель с Кубани Гарий Немченко, написавший о духовнике Майкопской епархии, войсковом казачьем священнике митрофорном протоиерее Борисе Малинке.
Настоятель Воскресенской церкви в Майкопе отец Борис Малинка родился на Полтавщине, в селе Великие Сорочинцы Миргородского района. Там, где появился на свет Божий Николай Васильевич Гоголь. Крещен был в той же церкви, где в свое время окрестили будущего великого пересмешника и печальника.
Для майкопского батюшки самым ярким воспоминанием раннего детства и сейчас остается, как суровой зимой в калошах на босу ногу и ветхом пиджачке, повязанный веревкой, сидит он на санях спиной к вознице, который гонит лошадь по еле видной дороге в ночном лесу. Мальчишка озяб настолько, что до него не сразу дошло: в догнавших их розвальнях вместе с соседскими мужиками-инвалидами сидел только что вернувшийся с фронта его отец. Не успел войти в хату, как ему рассказали о пропаже мальца, и первое, что сделал прошедший войну солдат, – бросился спасать собственного сына.
Рождественская сказка? Или горькая быль, которая для того и случилась, чтобы, ставши священником, Борис Малинка и сам потом стольких спас, стольких выручил? И бесконечно озябший тогда стольких в нашем холодном мире согрел. А в то время, после войны, когда бывший семинарист Иосиф Сталин осознал, наконец, Божию помощь России и оценил вклад Православной Церкви в победу над немцем, для мальчика настали и правда что счастливые времена.
Он был племянником митрополита Ставропольского и Бакинского Антония (Романовского), подолгу гостил у него дома, сопровождал в поездках, и одно из наиболее радостных видений послевоенного детства – как по дорожке причерноморского парка с сачком в руке он бежит за бабочкой и, увлекшись, сам вдруг попадает головой в «сачок» иного рода: в просторный рукав рясы тогдашнего Святейшего - Патриарха Алексия I, который прогуливался в обществе митрополита. Сколько раз это вдруг приснится ему потом посреди тревожных снов, когда уже при Хрущеве, намеревавшемся похоронить «последнего попа», семинариста Малинку, «белобилетника», вопреки закону забреют в солдаты...
Каждую ночь, когда все в казарме уснут, его начнут будить для многочасовых бесед в «красном уголке» со сменяющими друг дружку политработниками: может, признаешь, наконец, рядовой, что Бога нет?.. От слабости у него из носа начала идти кровь, и чуть ли не весь взвод подписал письмо, которое потом тайком отправили в Москву. Комиссия, что приехала разбираться в столь непривычном деле, приняла поистине соломоново решение: перевести непокорного солдатика в понтонно-мостовой отряд, почти сплошь состоявший из латышей и кавказцев. Пусть-ка там иноверцы разок-другой окунут его в иную купель – в ледяную водичку на сибирской реке. Глядишь, да солдат очнется.
Подумаешь сейчас, уже издалека, как ломали тогда судьбы верующих! В одно и то же время, в самом начале шестидесятых, мы с отцом Борисом трудились ну прямо-таки на соседних комсомольских ударных стройках. Мои товарищи строили под Новокузнецком известный теперь Запсиб. Понтонно-мостовой отряд, в котором служил рядовой Борис Малинка, помогал прокладывать знаменитую дорогу Абакан – Тайшет.
В один из первых дней после прибытия в часть Малинка деликатно попросил «державшего верхушку» чеченца Мадина Мадаева не материться, и тот ответил на просьбу еще более забористой бранью. Плотницкий топор, который в сердцах швырнул в него новенький солдат, чудом пролетел мимо головы и глубоко вонзился в сосну. Вынимавший его из дерева земляк Мадаева чуть не прежде остального увидел два-три вмятых лезвием в кору волоска и на ладони поднес Мадину – убедиться, что этот сумасшедший «неверный» мог натворить.
И неожиданно для себя недоучившийся семинарист стал «муллой». В части вдруг установился порядок, о каком отцы-командиры не могли и мечтать. Горцы подходили к нему под благословение и потихоньку просили прочитать проповедь.
Спустя почти сорок лет, уже в Майкопе, настоятель Воскресенской церкви отец Борис освящал большой магазин, и от его кропила шарахнулась стайка иеговистов, но тут же приблизились две чеченки:
– Мы не боимся твоей воды, батюшка, мы знаем, что она помогает, потому что мы истинно верующие мусульмане.
– Когда вы будете дома? – спросил отец Борис.
Рассказал им о своем старом знакомце Мадине Мадаеве, попросил разыскать его в Чечне и передать привет от «муллы» Бориса Малинки. Через несколько месяцев чеченки нашли священника в Воскресенской церкви:
– Привезли тебе привет из Чечни, от Бориса Мадаева.
Батюшка развел руками:
– Такого я не знаю...
– И он говорит, что не знаешь, – согласились чеченки. – Это сын Мадина, он назвал его так, как тебя звать. А сам погиб на войне. Отец Мадина совсем старый, тоже про тебя помнит. Пусть, говорит, «русский мулла» за всех помолится: и за русских, и за чеченцев. Будь она проклята, та война...
Но до Майкопа надо было дожить, как говорится.
После окончания Одесской семинарии молодой священник приехал в станицу Ленинградскую. Во времена коллективизации она одной из первых на Кубани попала на «черную доску». В станицах, подобной этой, не раскулачивали-расказачивали – прежних насельников вырубали под корень. Но дух ведь дышит, где хочет. А это был дух майского куреня Запорожского войска, чье имя перед этим носила станица. Уже вскоре в церкви, где было трое прихожан, их стало больше десятка. И выйдя однажды на улицу, молодой священник услышал негромкое, но столь по интонации знакомое:
– Идти за мной в десяти шагах, не оглядываться и не вздумать бежать!..
Выручил прихожанин, бывший фронтовик, вернувшийся в станицу «с орденами до пупа». Прорвался в Краснодаре к владыке Кубанскому Алексию (Коноплеву), участнику войны чуть не с тем же количеством наград, и владыка тут же выехал в Московскую Патриархию, тоже к бывшим фронтовикам... Отца Бориса перевели в станицу Бесскорбную, где все точь-в точь повторилось. И «главный кубанский поп» опять срочно отправился в Москву...
Снова несколько строк из своего прошлого: году, пожалуй, в девяностом мы – известный публицист Михаил Антонов, православный писатель Борис Споров и я – сидели за чаем с владыкой Питиримом, который был тогда заведующим Издательским отделом Московской Патриархии, и его заместителем отцом Иннокентием (Просвирниным), как воин, погибшим потом на своем священнослужительском посту – светлая память, отче! Владыка поглядел на часы: через несколько минут, сказал, в «Моменте истины» покажут его беседу с Андреем Карауловым. Не хотим ли вместе с ним ее посмотреть?.. Еще бы нет!
То было время, когда Церковь подвергалась ожесточенным нападкам новоявленных «демократов»: затем-то мы и пришли тогда в Патриархию, чтобы высказать известному иерарху слова поддержки. Во время передачи мы ему, конечно же, сопереживали и очень сочувствовали, особенно когда совсем еще молодой в ту пору и очень напористый Караулов прямым текстом обвинял владыку в сотрудничестве с КГБ. Когда передача закончилась, Михаил Антонов сказал, что готовы, мол, написать письмо, чтобы поставить на место зарвавшегося обозревателя. Глаза владыки насмешливо блеснули:
– Зачем?.. Пусть порезвится мальчик, пусть!
Вид его и впрямь был величествен: гордо посаженная крупная голова, правильные черты лица, ухоженная, почти до пояса борода, а глаза, глаза!
И почему я тогда не спросил его: может быть, он казак?
Потому что только у настоящих казаков, у бесстрашных воинов были такие глаза, когда встарь ими говорилось младшему: «Грею боевым взглядом!» Его в ту пору часто показывали по телевизору, и взгляд его, действительно, ободрял и придавал уверенности всей враз осиротевшей стране. Светлая и Вам память, владыка и – Царство Небесное!
А тогда он медленно оправил давно поседевшую бороду и проговорил почти грозно:
– Бывали ночи, которые я проводил за коньяком в компании генералов с Лубянки... Но наутро из тюрем выходили двадцать-тридцать священников! «О, светло светлая и прекрасно украшенная земля русская! Многими красотами прекрасна ты...»
«Слово о погибели земли русской», помните? Тринадцатый век. А в девятнадцатом Александру III было сказано: «Государь! Россия на краю гибели!» На что великодержавный царь позволил себе невозмутимо переспросить: «А когда она была не на краю?»
Так что же нас все-таки на этом самом краю до сих пор удерживает? Не эти ли, о ком только что рассказывал, заступники и молитвенники?
Вышло так, что я всегда пытался помогать простым батюшкам, все больше из провинции, из глубинки. С печальным, внезапно пробуждавшимся интересом замечал иной раз где-либо в церкви казака в донской форме либо в черкеске и про себя горько усмехался: да неужели?! Уж не заблудился ли случаем? И вдруг в Майкопе, где по семейным, как говорится, обстоятельствам стал бывать все чаще и чаще, в Воскресенской церкви стал казаков встречать постоянно... Да что это, думал, в любимом городе происходит?
Но что любимый город!.. Майкопских казаков из братства во имя архистратига Михаила увидал в Москве, когда они в молитвенном стоянии замерли перед представительством республики Адыгея: добивались от президента Аслана Джаримова возврата помещений Михайловского монастыря, где размещалась турбаза «Романтика»... Вид земляков в заснеженных бурках и облепленных снегом башлыках словно разбудил генетическую память и вызвал вдруг такое острое ощущение сопричастности и с давно ушедшими предками и с теми, кто их помнит и чтит.
Но только ли, только ли? В нашем стремительно меняющемся мире это, как никогда еще, может быть, сопряжено с чувством ответственности: и перед прошлым, которое уже не изменить, и перед будущим, которое пытаемся сегодня создавать по высоким образцам прошлого. Потому-то и не редкость среди прихожан Воскресенской церкви казаки в традиционной одежде.
Отец Борис – «войсковой священник» очень немногочисленного, но строгого по отношению к самому себе «войска», и его давно уже знают не только в Краснодаре: передают приветы из Сибири, поклоны с Севера. Казалось бы, на весь год хватает вместе с братством ему забот об обустройстве летнего молодежного лагеря на территории Михайловского монастыря, куда кроме своих огольцов с Кубани, Ставрополья и Дона зачастили и московские неслухи с богатой Рублевки. Но, может быть, в том числе, это подвигает отца Бориса к его постоянным походам и в исправительную колонию, и в наркологический диспансер. Дело известное: для настоящего пастыря больная овца дороже. Но вспомним и отчаянный клик Гоголя из его «Мертвых душ»: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит!»
Кто с «казачьим батюшкой» хоть однажды говорил, исповедовался у него либо только слушал проповедь, тот уже не забудет его душевной открытости, проникновенной речи, любящего ясного взгляда. Может быть, дают о себе знать те армейские времена, когда он был «русским муллой», может быть, дело в природном дружелюбии настоятеля Воскресенской церкви, но от него как будто исходят благожелательность, то самое миролюбие, которого всем нынче так не хватает. Как-то в кругу мирян рассказывал трогательную историю о том, как молодой адыгеец приходил в церковь поставить свечу и заказать службу по своему рано ушедшему русскому другу. Рассказывал так задумчиво и так проникновенно, так на своих прихожан пытливо поглядывал, как будто глазами спрашивал: каждый ли из нас, мол, готов почтить память своего товарища из мусульман?
Нарочно остался, чтобы удовлетворить свой профессиональный интерес, как говорится, расспросить батюшку о подробностях, и тут вдруг выяснилось, что у батюшки такой круг знакомств с черкесами, что мне осталось только завидовать.
Шел потом из церкви и улыбался переплетению судеб: как славно, что добрые дела и забота об общем благе объединяют нас, таких разных и по национальности, и по вере. Что есть у нас, выходит, и общая вера: в нашу Россию.
Как отцу Борису все сочувствовали, как за него, давно слабого сердцем, переживали, когда у него погиб в автомобильной катастрофе старший сын Николай, тоже священник, настоятель церкви Святого Георгия!.. Сам в свое время переживший утрату сына, все порывался найти для батюшки особенные слова утешения, но успокоил себя потом одним: непременно расскажу о нем, непременно! Это, спаси Господи, одно из немногих преимуществ моей достаточно горькой, если оставаться честным человеком, профессии. Но твердо знаю: сколькие в этом случае по-хорошему мне позавидуют! Поверьте, однако, многочисленные прихожане отца Бориса, поверьте: разве не от вашего также имени все эти благодарные слова о нем, смею надеяться, говорю?
Очень непростая судьба нашего батюшки и пропущенный через сердце сокровенный опыт Русской Православной Церкви положили на лик его отпечаток добытой скорбями благодати, которую нельзя не ощутить. Но, может быть, есть и в судьбе его, и в духовном опыте некая сокровенная составляющая, которая дается исключительно родимой землей? Той самой, что дала миру Николая Васильевича Гоголя, так до сих пор и не разгаданного до конца одного из главных заступников и православной Руси, и общего славянского братства? Вспомним его бессмертный завет: «Нет уз святее товарищества!»
В краеведческом музее в Сорочинцах среди фотографий дворянского рода Малинок висит большой портрет отца Бориса, написанный известным майкопским художником Борисом Воронкиным. Подарил его сорочинцам мэр Майкопа Черниченко, и этот жест обозначает утверждение духовной связи нашего города с гоголевскими местами.
Когда-то Гоголь сказал о Пушкине: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа. Это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет».
Двести лет минули. Оглянешься: как будто они и были России отпущены для того, чтобы испытать русского человека на прочность. Каких только за это время он не пережил катаклизмов, каких не держал экзаменов! И каких только не получал оценок: несмотря на проявления высокого духа, все больше в массе своей посредственных, а то и откровенных «неудов». Но то – по земному, скоропреходящему счету. Есть, однако, иной счет, высший. Как раньше говаривали, горний. Трагедийный. Жертвенный. И спасительный. Помнить о нем призывает отец Борис и в своих молитвах о нас, и в горячих, все больше пока печальных, проповедях...
Но кончится надолго затянувшаяся для нашей родины ночь. Кончится. И наступит, верьте, наступит день!..
Гарий НЕМЧЕНКО,
член Союза писателей России,
Заслуженный работник культуры республики Адыгея
Батько, папа, папаша, папашка - эти термины являются основными для обозначения отца в кубанской казачьей традиции. К примеру, некоторые жители линейных и закубанских станиц, для противопоставления казачьей традиции иногородней, упоминают употребление в семьях иногородних термина - «тятя». Однако наиболее широко в казачьей среде применялся термин «батька».
Институт семьи для кубанского казачества явление позднее, особенно это касается черноморских казаков, наследников запорожской казачьей традиции. Запорожцы, в большинстве своем, не связывали себя узами брака в Сечи. Тем не менее, своеобразное «искусственное» отцовство присутствовало. Тот кто вступал раньше в Сечь, имел преимущество перед вступившими позже, поэтому последний называл первого «батьком», первый последнего «сынком», даже если «батьку» было 27 лет, а «сынку», например сорок. Термин «батька» использовался и как термин социального характера. Например, батькы - родители/семья, батько - атаман: «Запорижський козаченько/ Ны пье, ны гуляе./ Своего ж пана кошевого/ Батьком называе».
Статус отца/батьки был очень высок в кубанской традиции, что являлось проявлением важных ролей главного и основополагающего члена семьи - в деле воспитания детей, хозяйственно-экономического положения, сохранении и передачи знаний в области системы ценностей, хозяйствования, обрядовых комплексов. От отца зависело не только экономическое положение семьи, но и её статусное положение в обществе: «[Хороший отец] пример семьи ва всех атнашениях. Как в работе, так и в семейнам быту. Хороший атец - эта зеркало семьи». Высокий статус отца был подчеркнут во внутрисемейных отношениях, например, при обращении к мужу - жена называла его по имени и отчеству, все же члены семьи обращались к батьке на «вы», жена была обязана мыть ноги мужу и т.д. Наиболее показателен в плане высокого статуса отца по отношению к матери рассказ Терехова А.П. (1905 года рождения) казака родом из станицы Новоалександровской: «Идёть старик, ну, я ево знал. Падходить: «Ну, как аца звать?». Я рассказал всё. «А матерю?». А хто знать, как матерю звать? Мама - да и всё. Ну, с ацом я больше вращался как-та. «Ну, я аттудава буду иттить, узнай, как матерю звать!». Я: «Мам, как тебя звать?». И я вот тольки с таво, после встречи деда, узнал, што мать Машка. А то мама, да и всё».
Казачьи большие семьи на Кубани включали в себя уже женатых представителей нескольких поколений по мужской линии. Однако, в отличие от крестьянских больших семей, в которых рождение ребенка это угроза достатку семьи и прибавление забот, в казачьих семьях прибавление нового члена семьи в экономическом плане воспринималось как важное событие, особенное если новорожденный был мальчиком («кармилиц», «казак», «хазяин», памошник»), так как на каждого члена семьи мужского пола выдавался земельный пай: «за сынами гнались боле». Тяжело было в тех семьях, в которых рождались лишь девочки, отсюда и возникло устойчивое выражение - «навозная куча»: «У нас земли нэ було. Нас пять у матери дочек, адин был надел батьки. Тада ш на девчат не давали земли»; «А бывают таки, шо если девочка, то кажуть: «Це не наша, не казацька. Ось як сын - це нш. А це такэ… циганська»; «Их було пять сестер, а одын дядько - це було для казака гибель». В большой семье было несколько отцов, однако все подчинялись основателю рода, старшему - хозяину : «Двацать две души. И сыны жили жанатые, пака отец живой был. Атец помер, тада уже воля ихняя, разбеглись усе. А так же и в других [семьях]»; «И деды и бабки, и племяники, и племяницы жили. Радители были негодными - бабушка была слепая, дедушка никудышный с ногами. А папаша был воглаве». В случае смерти отца, его место занимал старший брат, и тогда большая семья становилась братской, или семьи делили наследное имущество. Хозяина в казачьих семьях (по роли и функциям) можно соотнести с крестьянским «большаком», однако отличительной чертой будет являться тот факт, что хозяин не мог быть переизбран (при болезни, физической немощи, неумении вести хозяйство) как «большак». При нерадивости хозяина, его безответственном поведении, пьянстве, в казачьей традиции практиковались иные методы воздействия, например, станичные общества могли временно выслать такого хозяина из станицы для исправления его поведения.
Подчинение «старшему отцу» (а именно так можно назвать главу большой семьи в контексте рассматриваемой темы), патриархальные семейные устои, следование правилу «делай, как делал батька» - все это отражалось и в обществе: «Обычай же их [жителей станицы Дядьковской], во многих их поступках и упрямом фундаменте, которого не в силах поколебать ни какие доводы Писания; говорят так: «Наши диды, батькы и мы робыли, нэхай и дети наши так роблять»».
Во многом, бытование больших семей на Кубани обуславливалось не только по хозяйственно-экономическим причинам. Естественно, что если один из мужчин уходил на военную службу, то потеря рабочих рук в таких семьях ощущалась не так существенно. Но, военная служба, которая была так важна для казака, и являлась одним из столпов казачьей культуры, могла принести не только пользу для семьи (повышение статуса семьи на уровне станичного общества в случае награждения казака или его роста по службе). В случае гибели казака, в большой семье роль отца в воспитательном процессе могли выполнять другие мужчины. Они же оказывали и экономическую поддержку сиротам и вдове. Малые семьи, гибель кормильца переживали более сложно и в экономическом и в социальном плане. Несмотря на то, что станичное общество выделяла так называемых опекунов для вдов (кстати, статусное положение опекунов было выше, так как ими были наиболее хозяйственные и отзывчивые казаки), и помогало в экономическом отношении (напр., из общественного фонда выдавалось зерно), отца же для детей заменить никто не мог. Это проявилось на социальном уровне детей-сирот: «Сукин сын Безбатченко - як называлы казаки нас, сират казака. Наш батько - казак, и дедушка казак. И вот нас называлы: «От сукины сыны Безбатченки». Поки мы вырасли, тада перестали нас называть».
Важнейшей ролью мужчины-отца в казачьей семье являлась хозяйственно-экономическая. Существовало четкое распределение обязанностей и работ по половому признаку. Разделение работ на мужскую и женскую определялось и пространственными факторами. Так, мужскими считались работы, распространяющиеся на подворье и за пределы «своей» территории, женские - на дом, огород. Мужчина пахал, сеял, заготавливал корма, рубил лес, ухаживал за скотом (при этом в большей степени это касается лишь волов и лошадей), изготавливал орудия труда и т.д.[…] Такое разделение труда отразилось и в фольклоре: «Без хозяина двор плачет, а без хозяйки хата». Ни при каких условиях, мужчина не выполнял такие виды работ, как приготовление пищи или уборка дома (даже если жена была больна или в отъезде): «Вроде как пазор был, мушина будет работать женщины работу»; «Дед с казаков, он щитает тока сваю работу мушскую, а вот к маёй работе он не касаеца. Ани, казаки, так и делали. Ну, накосить сена, дров запастись, дастать кармов. А вот как я кармлю, как я паю, как я сматрю в гароде - эта я сама. И скатина - ухаживали женщины, и даили, и паили, и кармили, и чистили. […] А казаки - эта казаки». Однако, как отмечает Н.И. Бондарь, казак при переходе из гражданского мира в войсковой, и вынужденной нередко длительной «изоляцией» его от дома и семьи, был связан с выполнением тех видов работ, которые в гражданской жизни считались сугубо женскими (ремонт и стирка одежды, приготовление пищи и т.д.). Выполнение несвойственных для женщины работ, в некоторых случаях, так же могло вызывать неодобрение со стороны всего общества: «У нас вот помню, слава на всю Махошевку - Донько. Он служил, то есть как служил, ево брали на сборы, там на месяц или на два, ва время уборки сенакоса - ево нет. Он на сборах. А сенакос падашел. А сыны ешо не бальшие, ну лет на тринацать самому старшему было, а там и меньше. Так ана сама, сама на всю Махошевку - узяла косу и касила. Так уся Махошевская, старики разгаваривали: «Доньчиха касила!». Эта на удивленье было!».
По мере роста семьи, роль отца как главной рабочей силы, изменяется. Взрослые сыновья берут на себя все тяготы по хозяйству, а отцу остается лишь распределять обязанности и осуществлять контроль за выполнением работ: «Еси муж е, и у мужа есть атец, то он щитался хазяином. А тада детей падберёть и тада не работаит, а этат как стораж - атец»; «Ну, пока малый - под крылом, а потом уже под гнётом батькы» . По фамилии отца - основателя рода и одновременно главы большой семьи нередко назывались края в станицах: Кучериновка (Кучеренко), Бугаевка (Бугай) и т.д. По имени отца могли обозначать членов семьи: Иванчиха - жена Ивана, Матвейчики - дети Матвея и т.п.
Отец в казачьей семье был не только хозяином, но и учителем. Наиболее показательна в этом плане пословица: «Як батько робыв, так и тэбэ учив». Но, отцовское воспитание касалось лишь мальчиков, и имело определенные возрастные рамки. В раннем возрасте ребенка, казак-отец не только не вмешивался в воспитание ребенка, но и не помогал жене по уходу за ребенком, что закреплялось в некоторых формах поведения: «Бывалоче не вазьмет на руку, пазор. Кака теперича, ана идёть, а он несёт. Эта был пазор шо несет»; «Атцам всю дарогу некада. Атцы то туда, то сюда… На руки када вазьмут. У меня дед не брал - стеснялся. Идем же, ему было совестно ити с дочерью: «На неси». И даже не хател иттить рядом - шо я несу дочь на руках»; «Отцы и не видели детей [маленьких]»; «Папы у нас казаки. Папы не занимались детьми». Но при этом, для отца основной задачей было вырастить сына-казака-хозяина. Так, уже младенцу отец мог подарить жеребенка: «Як родывся сразу жеребеначка оставляють харошева и выкармливають, выхажують ево. Вин ево приручае, с ним работае и идэ на дийствительную с этай, са сваим канём». Примерно с 7-8 лет начиналось обучение: «Када падрастет, тада уже атец начинаить приучать и то, и то, ну, шо сам делаить, то и заставляить». До этого времени, ребенок лишь подражал главе семьи: «Там дэ стари, там и эти - мали»; «Батько идэ на конюшню, до конэй и идэшь слидом. Корову утром управлять - сино нэсэ. Батько там набрал рэптух или корзину, нэсэ сино и хлопец - а ты взяло там жмэню, так тоже нэсло же ш кормыть. И: «О сынок, молодец. Молодец сынок! О казак ростэ!».
Отец мог следить и за свободным временем детей: «Атец их, шоп ани [дети] ниде не брадяжничали, берёть лашадей, запрягаить, едить на Псекупс. Там рыбку ловять. А уже спать хочут - фуражу накосил, на бричку их паложил, укрыл. А сам сидить с удачкой. Толька шоб не хадили нигде, не брадили». Если отец сам шел на рыбалку или охоту то детей мог и не брать: «Не тягались раньше дети за следом» - однако в среде пластунов, чья служба требовала особой смелости, выдержки и смекалки нередко с десятилетнего возраста мальчики могли сопровождать своих отцов в их походах по плавням и лесам в роли михоноша.
По мере того, как ребенок взрослел, обучение принимало более сложный хозяйственный характер. Мальчики, под присмотром отца, помимо своих уже вмененных обязанностей - кормление скота, выпас, присмотр за лошадьми, работа «погонычами», начинали овладевать навыками хлеборобства, учиться азам народных знаний. Помимо обучения хозяйствованию, мальчики обучались в школе, где осваивали грамоту и основы военного искусства: «Дедушка-покойник гаварил: «Ани и так вумные девки, а хлопцы - учица»». Военная направленность подготовки парней прослеживается на всех уровнях, в том числе и семейно-бытовом: «Учи казачьего сына на коня садится да с татарами биться». Естественно, что все навыки отца, его нравственные качества, привычки и многое другое во многом переходило сыновьям: «Еси атец хароший, то и сын будя хароший», «Якэ дерево, такый и тын, якый батько, такый и сын». Показателен и тот факт, что во многих семьях именно отец водил детей в церковь, обучал молитвам: «А до цэрквы кажду нэдилю. Пять душ нас, батько за рукы забэрэ и, далэко до цэрквы, вэдэ до цэрквы»; «Бывало зазвонют на утреню. «Дети вставайте, уже утреню звонють, пайдемте да утрени». От эта устаем все без разгавору, устаем, убирают нас, наряжают и духами пабрызгает папа и пашли мы в церкву».
Высокий статус отца/батьки в семье являлся основополагающим и в этикете. За столом отец занимал главенствующее место - в Святом углу под иконами: «Ели с одной чашки, деревянными лошками и чтоб не стукали. Во главе стола сидел отец, шоб тихо, никада ни смеху. Покушали тагда идите все, перекрестились, молитву прочитали […]. Рядом с отцом сидели сыновья, а снохи прислуживали». Отец резал хлеб, заранее перекрестив его, читал молитву за столом, первым начинал есть и первым выходил из-за стола. Наказание детей за неправильное поведение детей за столом (смех, разговоры и др.) - удар ложкой по лбу - также обязанность и право отца. За капризы ребенок мог быть вообще изгнан из-за стола: «Знай время йисты».
При отце запрещено было курить: «Женатый может, отслужил - может закурить. В армию идэ, пэрву сигарету батька даст прыкурыть, а до армии ни».
Беспрекословное подчинение отцу-хозяину всех членов казачьей семьи являлось важнейшей характеризующей чертой, что отразилось в фольклоре: «Як батько сказав, так и будэ»; «Отец сказал - закон». Именно последнее, главное слово в разрешении важнейших проблем семьи оставалось за отцом.
Все заработанные семьей деньги, обычно, отдавались и хранились у отца. Жена не могла их тратить на что-либо без разрешения мужа. Чаще всего покупки делались родителями сообща на базаре или ярмарке: «Сам сын штобы пакупал - не было этава. Атец с матерю видять каму што». Также на отце лежала обязанность снарядить сына-казака: «[Отцу] казака нужно справить, ему на службу нужно справить. Нужно купить лошадь, купить всё снаряженье: карабин, шашку, кинжал, бурку. И эта все с общева двара. Никто не пратистовал, ни браты, никто. Эта ани уже закладали, эта как вроде атец распаряжаеца неприкаснавеным запасом. Как справил, эта уже все, тада с нево [отца] ничево не требовали». Казачье обмундирование стоило дорого, и поэтому нередкими были случаи, когда отец практически не только разорял все свое хозяйство (продавал весь скот, орудия труда, сдавал землю в аренду и т.д.), дабы снарядить сыновей, но и вынужден был влезать в долги, оказываясь тем самым в полной нищете на длительный срок. Чаще всего деньги в долг он брал из казны станичного общества, и если у него было несколько сыновей, то была возможность получить некоторые льготы по выплате.
Важная роль отца в казачьей семье подчеркивалась и системой наказаний/поощрений. Наказание - это необходимое средство при воспитании. Детям с детства внушали, что наказание неотвратно и необсуждаемо. В большинстве случаях, за небольшие провинности и проступки-«шкоды», право наказания оставалось за матерью - она могла отстегать хворостиной, нашлепать, поставить на колени и т.д. Отцовское наказание всегда было более жестким, хотя и не всегда влекло за собой физического воздействия: «Быть нэ будэ батько, но еси вин будэ с тобой балакать, то подумай, у другой раз подумаешь: «Да луче ты мэнэ отпоров, як ото це воспытывать». Нэ то шо боялысь. Вин так начина рассказывать, як нада. А ты ш обещал вроде. Ну, и боялысь и уважалы. Больше уважалы родителей… Ну, побье батько, нычего страшново нэ зробыт. А слухалы и уважалы»; «У нас, мой атец, пример, он толька глянет на нас - мы уже знаем. Он нас и не бил, да толька сказал - мы уже всё»; «Мама нас была [била]. Папа - ни одну дытыну пальцем не тронул никада». Интересен в плане рассмотрения наказаний отрывок из беседы П.Е.Грек 1909 г.р. из хутора Греки Калининского района: «Мучалы нас батькы, так мы зналы робыть, шо ево надо зробыть. А як нэ послухаешь батько, або брата - эгээээ! Та цэ и стыдно и совестно. А тэпэр нэма того. Умэрло. Умэрло тэ. Утопылося. Нэма уже его. Нэма ни стыда, ни гриха, ни совесты, ни жали». Наказание физическое применялось отцом при самых тяжких проступках, например, утеря скота, подвергнуть свою или чужую жизнь опасности, воровство, многократное нарушение запрета. В этих случаях применялись вожжи, ремень, кнут/ногайка. Уже повзрослев, наши информаторы не только не осуждают такие наказания, но и считают их справедливыми и действенными. Хотя при этом необходимо отметить, что в большинстве случаях отец наказывал лишь сыновей, дочери же оставались под присмотром матери, в связи с чем, у многих информаторов - женщин (а именно они составляют большинство среди интервьюированных), отец отложился в памяти как ласковый и добрый. Это же отражено и в песенном фольклоре: Батько добрый, батько добрый/ А маты лихая./ Ны пускае, ой на улыцю,/ Бо щей молодая. Но, если девушка наказывалась отцом, то запоминала это на всю жизнь: «Одын едыный раз он меня кнутом ударыл. Я запомныла, пока умру - не забуду . Так дуже ударив кнутом, як стёгнэ со всэй сылы. От я аж як гадюка звылась. А почему? Я заработала. Лошади у нас булы, кабылы абои, було па лашонку у абох и папа йиздыл. И адна матка ужасна былася. Боже упасы до нэй пидыйты. Да вона як лягнэ, так нэ ни с кем. И вот лашонок сосе, я зализла в полубарки и дывлюсь як лашонок сосэ. Ни дай бы Бог малейшее движенье - вона же ш меня убыла тамочки. Так вин як хватил за руки видтиля, як дёрнэ, вытянул. А у нёго кнут в руках. А вин як свиснул тим кнутом. Каже: «Нэ надо лизть. Я тэбэ вдарыл - так ты жива осталась. А як бы ты там булла, тэбэ б кобыла убыла»».
Поощрение в казачьей семье со стороны отца чаще всего выражалось в «добром слове» - в похвале: помощник, казак и т.д. Реже это выражалось в подарках (новая ложка, ткань, конфеты) или игрушках (кстати зачастую сделанных руками отца) -«коныках», «шаблях» и т.д.
Возраст сына и его семейное положение не являются причинами, по которым отец не мог наказать сына физически. Вот пример того, как, будучи уже прадедом отец наказывал своего сына: «У меня дедушка был инагда бывала де-та там задержица да пазна или выпьет рюмачку. Приходит дамой, бабушка нашумит на нево. А он адин рас на бабушку паднял голас. А дети сразу пабежали к деду, прадеду нашему. Прибегают: «Дедушка, дедушка! А што-та наш папаша на мамашу кричит!». Эх, этат дед бежит с нагайкай. Прибегаит: «Ты што тут сукин сын кричишь на Федору? А ну-ка падставляй спину!». Он падставил спину, он ево плёткай рас, втарой, третий раз. «Бей! Ты атец мой!»-«Сматри, еси ты еще раз на Федору падымишь шум я тебе задам!»».
Наказание взрослого сына могло быть связано с его «отделением». Отец мог не дать практически ничего для хозяйства сына, однако для подобного исхода дел требовалось весьма веские обстоятельства, например - оскорбление родителей (ср. щедровка, в которой говорится о том, что одна душа «…отца й нэньку та й налаяла…» и тем самым тяжко согрешила, не выпускается из «пэкла»): «Кто отца оскорбит - осудит народ, кто мать оскорбит - нищим умрет». Серьезным проступком сына/дочки считался брак без родительского благословения и отказ жениться/выходить замуж при венчании, тогда: «…слышаться грозные приговоры со стороны стариков, которые обвиняют родителей, что они не умеют держать детей в повиновении и в ежовых рукавицах: «Хороший родитель спустил бы три кожи, так сразу выбил бы всю дурь у девки или парня»».
Вообще «отделение», и определение - сколько и что давать «отделяющемуся» - это прерогатива отца. В большинстве случаев отец старался дать сыну все (дом, скотина, орудия труда, семенной фонд) для самостоятельной жизни. Тем не менее, несмотря на самостоятельность, сыновья обязаны были помогать батьке управляться с оставшимся хозяйством. «Отскочившие от отцов» - то есть отделившиеся малые семьи, нередко оказывались в тяжелом экономическом положении, и тогда на помощь приходили как родители, так и все станичное общество.
Несмотря на жесткий порядок в семье между отцом и женой конфликты не были редкостью. Однако они редко выходили за рамки семьи, и родители старались избежать огласки, например: «Ну, шо там батько з маты - это уже ихнее. Он нам: «На пичь и сыдыть нэ высовывайся, нэ выглядай»». В больших семьях конфликт разрешался двумя способами - либо конфликт рассматривался на общем сборе семьи, либо глава семьи, изучив причины, наказывал одну из сторон. Конфликты могли доходить и до побоев, но при этом станичное общество крайне негативно относилось к подобным явлениям, например, такого казака не могли выбрать в атаманы: «Если он ругался с женой гаварили: Если он в семье не может жить харашо, так как же он в станице управлять будет?»».
Глава семьи, помимо того, что он принимал важные решения в хозяйственной деятельности, решал и вопросы, связанные с судьбой каждого из членов семьи. В отношении сыновей это и их «отделение», отдача на обучение ремеслу (кузнечное, гончарное, столярное дело), отправка в высшие учебные заведения. Для девушек - это в первую очередь благословение на брак. Также лишь отец мог принять решение об усыновлении, это явление было широко распространено в казачьей среде. Именно поэтому считалось: «Не те мать, отец, кто родил, а те, кто вскормил, вспоил, да добру научил». Приемный член семьи наделялся всеми теми же правами, обязанностями, как и все остальные, а также имел такие же права при разделе наследованного имущества.
Статус семьи в казачьей станичной общине в первую очередь зависел от отца. Наиболее уважаемые казаки, так называемые «казаки-домохозяева », избирались «выборными», т.е. представляли интересы нескольких кварталов на станичном сходе. Высоким статусом обладали казаки ветераны, конвойцы, хорошие стрелки и джигитовщики, кулачники. Кроме этих групп, выделяются казаки, обладающие такими индивидуальными качествами как песельники, так называемые балагуры (умеющие «кругло» говорить - то есть уметь заинтересовать беседой, шутить, вести свадьбы и т.д.). И естественно, что особый статус был у казаков-ремесленников (кузнецов, шорников, сапожников, портных). Нередким случаем для того времени было и то, что один казак одновременно мог быть представителем нескольких статусных групп.
Начиная с 20-х годов XX века начинается разрушение казачьих устоев как общинных так и семейных. Расказачивание, раскулачивание, насильственная коллективизация, голод 33-37 -го годов, а затем и Великая Отечественная война - все эти события истории унесли сотни тысяч жизней мужчин - казаков. Безотцовство стало бичом того времени. Был уничтожен огромный пласт соционормативной культуры являющийся важнейшим механизмом традиции. Иными словами кубанское казачество осиротело. Это привело к тому, что роль женщины-матери-казачки в воспитании, хозяйственной деятельности, общественных отношения многократно возросла, но заменить отца для ребенка она так и не смогла.