И. Бунин «Холодная осень. Иван Бунин «Холодная осень Холодный вечер бунин
Бунин Иван Алексеевич
Холодная осень
Иван БУНИН
Холодная осень
В июне того года он гостил у нас в имении - всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:
Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!
На Петров день к нам съехалось много народу, - были именины отца, - и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну...
В сентябре он приехал к нам всего на сутки - проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
Удивительно ранняя и холодная осень!
Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, - мы знали какой, - и это было и трогательно и жутко. Отец спросил:
Так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака?
Да, если позволите, утром, - ответил он. - Очень грустно, но я еще не совсем распорядился по дому. Отец легонько вздохнул:
Ну, как хочешь, душа моя. Только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя завтра...
Мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. Оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, я вздумала раскладывать пасьянс, - он молча ходил из угла в угол, потом спросил:
Хочешь, пройдемся немного?
На душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась:
Хорошо...
Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета:
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот...
Не помню. Кажется, так:
Смотри - меж чернеющих сосен
Как будто пожар восстает...
Какой пожар?
Восход луны, конечно. Есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах: "Надень свою шаль и капот..." Времена наших дедушек и бабушек... Ах, боже мой, боже мой!
Ничего, милый друг. Все-таки грустно. Грустно и хорошо. Я очень, очень люблю тебя...
Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими звездами. Он, приостановясь, обернулся к дому:
Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер...
Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо.
Как блестят глаза, - сказал он. - Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?
Иван БУНИН
Холодная осень
В июне того года он гостил у нас в имении - всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:
Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!
На Петров день к нам съехалось много народу, - были именины отца, - и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну...
В сентябре он приехал к нам всего на сутки - проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
Удивительно ранняя и холодная осень!
Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, - мы знали какой, - и это было и трогательно и жутко. Отец спросил:
Так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака?
Да, если позволите, утром, - ответил он. - Очень грустно, но я еще не совсем распорядился по дому. Отец легонько вздохнул:
Ну, как хочешь, душа моя. Только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя завтра...
Мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. Оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, я вздумала раскладывать пасьянс, - он молча ходил из угла в угол, потом спросил:
Хочешь, пройдемся немного?
На душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась:
Хорошо...
Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета:
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот...
Не помню. Кажется, так:
Смотри - меж чернеющих сосен
Как будто пожар восстает...
Какой пожар?
Восход луны, конечно. Есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах: "Надень свою шаль и капот..." Времена наших дедушек и бабушек... Ах, боже мой, боже мой!
Ничего, милый друг. Все-таки грустно. Грустно и хорошо. Я очень, очень люблю тебя...
Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими звездами. Он, приостановясь, обернулся к дому:
Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер...
Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо.
Как блестят глаза, - сказал он. - Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?
Я подумала: "А вдруг правда убьют, и неужели я все-таки забуду его в какой-то короткий срок - ведь все в конце концов забывается?" И поспешно ответила, испугавшись своей мысли:
Не говори так! Я не переживу твоей смерти! Он, помолчав, медленно выговорил:
Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.
Я горько заплакала...
Утром он уехал. Мама надела ему на шею тот роковой мешочек, что зашивала вечером, - в нем был золотой образок, который носили на войне ее отец и дед, - и мы перекрестили его с каким-то порывистым отчаянием. Глядя ему вслед, постояли на крыльце в том отупении, которое всегда бывает, когда проводишь кого-нибудь на долгую разлуку, чувствуя только удивительную несовместность между нами и окружавшим нас радостным, солнечным, сверкающим изморозью на траве утром. Постояв, вошли в опустевший дом. Я пошла по комнатам, заложив руки за спину, не зная, что теперь делать с собой и зарыдать ли мне или запеть во весь голос...
Убили его - какое странное слово! - через месяц, в Галиции. И вот прошло с тех пор целых тридцать лет. И многое, многое пережито было за эти годы, кажущиеся такими долгими, когда внимательно думаешь о них, перебираешь в памяти все то волшебное, непонятное, непостижимое ни умом, ни сердцем, что называется прошлым. Весной восемнадцатого года, когда ни отца, ни матери уже не было в живых, я жила в Москве, в подвале у торговки на Смоленском рынке, которая все издевалась надо мной: "Ну, ваше сиятельство, как ваши обстоятельства?"
Я тоже занималась торговлей, продавала, как многие продавали тогда, солдатам в папахах и расстегнутых шинелях кое-что из оставшегося у меня, то какое-нибудь колечко, то крестик, то меховой воротник, побитый молью, и вот тут, торгуя на углу Арбата и рынка, встретила человека редкой, прекрасной души, пожилого военного в отставке, за которого вскоре вышла замуж и с которым уехала в апреле в Екатеринодар. Ехали мы туда с ним и его племянником, мальчиком лет семнадцати, тоже пробиравшимся к добровольцам, чуть не две недели, - я бабой, в лаптях, он в истертом казачьем зипуне, с отпущенной черной с проседью бородой, - и пробыли на Дону и на Кубани больше двух лет. Зимой, в ураган, отплыли с несметной толпой прочих беженцев из Новороссийска в Турцию, и на пути, в море, муж мой умер в тифу. Близких у меня осталось после того на всем свете только трое: племянник мужа, его молоденькая жена и их девочка, ребенок семи месяцев. Но и племянник с женой уплыли через некоторое время в Крым, к Врангелю, оставив ребенка на моих руках. Там они и пропали без вести. А я еще долго жила в Константинополе, зарабатывая на себя и на девочку очень тяжелым черным трудом. Потом, как многие, где только не скиталась я с ней! Болгария, Сербия, Чехия, Бельгия, Париж, Ницца...
Девочка давно выросла, осталась в Париже, стала совсем француженкой, очень миленькой и совершенно равнодушной ко мне, служила в шоколадном магазине возле Мадлэн, холеными ручками с серебряными ноготками завертывала коробки в атласную бумагу и завязывала их золотыми шнурочками; а я жила и все еще живу в Ницце чем бог пошлет... Была я в Ницце в первый раз в девятьсот двенадцатом году - и могла ли думать в те счастливые дни, чем некогда станет она для меня!
Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу ее. Но, вспоминая все то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Все-таки был. И это все, что было в моей жизни - остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то он ждет меня - с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. "Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне..." Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду.
В июне того года он гостил у нас в имении — всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал: — Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война! На Петров день к нам съехалось много народу, — были именины отца, — и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну... В сентябре он приехал к нам всего на сутки — проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал: — Удивительно ранняя и холодная осень! Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, — мы знали какой, — и это было трогательно и жутко. Отец спросил: — Так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака? — Да, если позволите, утром, — ответил он. — Очень грустно, но я еще не совсем распорядился по дому. Отец легонько вздохнул: — Ну, как хочешь, душа моя. Только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя завтра... Мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. Оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, — я вздумала раскладывать пасьянс, — он молча ходил из угла в угол, потом спросил: — Хочешь, пройдемся немного? На душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась: — Хорошо... Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета:Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот...
Смотри — меж чернеющих сосен
Как будто пожар восстает...
1) заглавие
Заглавие данного текста можно рассматривать в нескольких аспектах:
1-ое — это календарное время описываемых событий первой половины рассказа (прощальный вечер в сентябре), причём погода, действительно морозная («воздух совсем зимний», «изморось на траве»)
2-ой и 3-ий аспекты связаны между собой. Оба они имеют отношение к описываемым событиям и передают настроение, чувства людей, узнавших о наступлении войны, на которую отправляется возлюбленный героини (которая выступает в тексте и как повествователь).
Впервые слова «холодная осень» возникают в речи отца девушки, который во время тягостного для всех вечера перед отъездом жениха дочери на фронт, замечает: «Удивительно ранняя и холодная осень!» Эти слова звучат неестественно, за ними скрывается горечь и переживания, которые не должны быть обнаружены. Хотя бы на внешнем уровне необходимо сохранять ощущение спокойствия и уверенности. Но все понимают, к чему на самом деле произнесены эти слова («с притворной простотой сказал отец и про осень») и что за ними стоит (те самые «тайные мысли и чувства», прикрываемые «преувеличенно спокойными», «незначительными» фразами).
Во второй раз словосочетание «холодная осень» появляется в цитируемом стихотворении Фета:
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот…
Эти строки, навеянные ситуацией и настроением, также отражают волнение, переживания героя (это подтверждается следующими за стихотворением экспрессивными конструкциями «Ах, Боже мой! Боже мой!». Причём сказаны они в каком-то забытьи, не столько обращены к героине, с которой у него происходит диалог, сколько к самому себе. Это мысли вслух, о чём свидетельствует следующая фраза «Что ты?», как бы возвращающая его из углубления в свои переживания, в реальную ситуацию общения, в которой он вдруг неожиданно замечает неосторожно выданные чувства возлюбленной и произносит эти слова.
В последний раз сочетание «холодный осенний вечер» появляется в конце, как бы подводя итог не только всего рассказа, но всей жизни героини, которая в нём умещается, на этих двух страницах. Да и самая её жизнь – это лишь тот «холодный осенний вечер», а «всё остальное – ненужный сон».
2) время
Героиня рассказывает о событиях тридцатилетней давности, восстанавливая события с точной последовательностью хронологии, с указанием дат.
Время в рассказе неоднородно. Оно то бежит, как в начале, то будто останавливает свой ход, то вновь убыстряется (в смысле описания длительного временного промежутка), но при этом течёт как-то вяло.
Все эти три особенности времени объясняются их функциями в тексте.
В начале, где мы встречаем быструю смену дат и событий, для повествователя важно показать, как стремительно и неожиданно ворвались в её жизнь трагические исторические события, причём столь точно указанные даты показывают, что, несмотря на многие годы, которые были совсем не простыми для героини, то время, которое стало роковым для неё, по-прежнему живо в памяти.
Использование прошедшего времени обусловлено формой рассказа: героиня вспоминает события своей жизни. Но она восстанавливает в памяти и диалоги, в которых использует формы настоящего времени, что связано, безусловно, с самим типом такой формы речи. Но это обращение к диалогам, а не простой пересказ воспоминаний позволяет нам вместе с героиней пережить ту ситуацию полноценно, а не только с её слов.
Начальные два абзаца, кроме самого первого предложения, представлены глаголами совершенного вида (убили, привезли, вышел, сказал, съехались, был объявлен и т.д.). Их функция – динамически-результативная.
Следующая часть текста – непосредственно её композиционный центр, основная часть, отмечен как употреблением форм несовершенного вида (Примеры: сидели, обменивались, курил, зашивала, продолжал, знали, ходил. Здесь представлена имперфективно-процессуальная функция), так и форм совершенного вида (встала, перекрестила, склонился, побыли, оставшись, отозвалась, прошли, осыпанные, поцеловав, посмотрел, сказал, ответила, выговорил, постояли, пошла). Эта функция качественно-перфективная. Героиня наблюдала за этим и теперь воспроизводит события в памяти.
Последняя часть, то есть последние 30 лет жизни героини, тоже содержит и совершенный вид: убили, прошло, пережито, встретила, пробыли, отплыли, осталось, пережила, пожила, порадовалась (динамически-результативная функция) и несовершенный вид: жила, занималась, продавала, ехали (узуально-характеризующая функция).
Ближе к концу появляется настоящее время, которое обусловлено непосредственно окончанием рассказа о жизни, то есть о воспоминаниях, и переходом к действительному состоянию героини (перебираешь, думаешь, называется, живу, верю, ждёт).
Есть даже формы будущего времени: станет (про 1912 год, единственная инверсия в хронологии рассказа – отвлечение на время, предшествующее даже самому началу описываемых событий, также важное для героини как ценное воспоминание)) и приду (в соответствии с хронологией. То, что должно случиться в скором будущем).
Итак, поскольку рассказ героини связан не только с перечислением фактов из своей прошлой жизни, но и с переживанием эмоций, с передачей чувств, которые так важны для неё, мы встречаем такое разнообразие глагольных форм.
3) Регистры
Рассказ содержит в себе как монологические, так и диалогические регистры.
В сфере монологических регистров стоит отметить смену информативного (рассказ об исторических событиях, общей ситуации («в июне того года он гостил у нас») и жизни героини после того холодного осеннего вечера) и репродуктивного (глазами героини-повествователя воспроизводятся действия других участников рассказа («отец вышел из кабинета с московской газетой в руках», «мама, в очках, старательно зашивала»). Есть репродуктивный регистр, связанный с восприятием других персонажей («посмотрев на запотевшие от пара окна, отец сказал: «Удивительно холодная и ранняя осень!»; «он посмотрел мне в лицо: «Как блестят глаза!»). Есть и общий угол зрения для всех (героиня, отец и мать «глядя ему вслед, постояли»).
Диалогические регистры представлены и волюнтивным («Хочешь, пройдёмся немного?», «Посмотри, … как светят окна дома», «Ты поживи, порадуйся на свете. А потом приходи ко мне», «Не говори так!») и реактивным («Очень грустно», «Всё-таки грустно. Грустно и хорошо», «Ах, Боже мой, Боже мой!»). Есть в диалогах и репродуктивный регистр («воздух совсем зимний», «Я не переживу твоей смерти!»). Генеритивный регистр также используется в тексте («постояли в том отупении, которое всегда бывает, когда проводишь кого-нибудь на долгую разлуку»).
Использованием всех регистров в рассказе воплощается идея восстановления в памяти событий общеисторического плана, которые повлияли на личную жизнь героини, представленную её глазами и глазами близких ей людей.
4) Диктум и модус. Точки зрения.
Героиня-повествователь выступает как субъект диктума и модуса (S3 совпадает S4), то есть она является и говорящим, и авторизатором, так как она непосредственный участник всех событий.
Он (возлюбленный) также появляется как субъект диктума (он гостил у нас, он был объявлен моим женихом) и модусом (я ещё не совсем распорядился по дому; я буду ждать тебя там).
Отец, как и возлюбленный, выступает как субъект диктума (отец курил) и модуса (нам с мамой пора спать).
Мать действует только как субъект диктума (мама зашивала, мама надела).
Героиня может также выступать как слушающий субъект («Ты поживи, порадуйся на свете…», «Что ты?»), а возлюбленный как каузатор («Посмотри», «Ты поживи…») и слушающий («Не говори так!» здесь героиня также является каузатором).
Возлюбленный и отец могут быть и авторизаторами (посмотрев, отец сказал: «…»; «Посмотри, как по-особенному … светят окна дома»).
Таким образом, персонажи реализуются как субъекты диктума и модуса (кроме матери – только субъект диктума), что позволяет представить всю ситуацию в ощущениях разных её участников, а также дает возможность полнее, насыщеннее представить тот вечер, который, как окажется впоследствии, станет главным в жизни героини.
Языковые средства воплощения точек зрения:
Глаголы:
посмотрев, сказал (Отец)
он обернулся: «…» (возлюбленный)
Глядя ему вслед (героиня, отец и мать)
Оценочные и описательные прилагательные как точка зрения героини:
С милой усмешкой вспомнил стихи Фета
Ярко и остро сверкали чистые ледяные звёзды
Было так темно
Местоимения (задают фигуру повествователя):
Я подошла
Гостил у нас
Был другом моего отца
Информативный регистр (в начале) появляется в неопределённо личных формах:
Убили кронпринца
Привезли газеты
5) регистры и речевые акты
Есть прямые речевые акты, связанные с:
1) информативным регистром («Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!»).
2) реактивным + инф. регистрами («Очень грустно, но я ещё не совсем распорядился по дому).
3) реактивным («Я очень, очень люблю тебя…»)
4) волюнтивным регистром («Хочешь, пройдёмся немного?»)
Есть и косвенные речевые акты, связанные с:
1) репродуктивным (удивительно холодная) + информативным (ранняя) регистрами («Удивительно ранняя и холодная осень!»)
2) реактивным (на душе у меня делалось всё тяжелее, я безразлично отозвалась: «Хорошо…»; чтение стихов Фета героем и следующие за ними слова «Ах, Боже мой, Боже мой!», обращённые к самому себе, выдающие чувства героя и истинный смысл, назначение этих стихов и рассуждений о них. Герою сложно говорить о том, что может произойти и что случится в ближайшем будущем, как повернётся судьба, и он старается скрыть свои эмоции за «милой усмешкой» и чтением подходящих к случаю стихов, но действительное его состояние, существование иных мыслей и переживаний, которые за ними скрываются, обнаруживаются в следующей реплике «Что ты?», обращённой к героине, которую он будто только сейчас замечает); («Ничего, милый друг. Всё-таки грустно. Грустно и хорошо»).
3) Волюнтивным + репродуктивным + реактивным («Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер»)
4) Репродуктивный («Как блестят глаза. Воздух совсем зимний»)
«Если меня убьют, ты всё-таки не сразу забудешь меня?» Это последняя фраза, которую следует отнести к прямому речевому акту, позволяет трактовать все предыдущие слова героя как косвенный речевой акт. Наконец он озвучил одну из тех мыслей, которая мучила, занимала его на самом деле. А все реплики про окна дома, про зимний воздух произносятся лишь затем, чтобы восполнить паузы, чтобы этот вечер не казался таким тягостным, какой он есть на самом деле.
5) Волюнтивным + реактивным («Не говори так! Я не переживу твоей смерти!», в действительности, героиня думает, что всё в конце концов забывается и эта мысль пугает её, и косвенный речевой акт здесь нужен обоим: ему, чтобы не обидеть его, и ей, чтобы успокоить себя»)
6) Информативным + волюнтивным («Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне»). Здесь герой будто не слышит реплик героини, он полностью поглощён своими мыслями и рассуждениями, и сам отвечает на свой вопрос всё в той же задумчивости, не замечая её спешного ответа, и начало его реплики («Ну что ж») подтверждает это.
Итак, превалирующее число косвенных речевых актов обусловлено ситуацией: все стремятся сохранять внешнее спокойствие, чтобы не волновать друг друга и, таким образом, поддерживать надежду на положительный исход происходящего, скрывая истинные чувства (начинается это со слов отца «Удивительно ранняя и холодная осень»), которые проявляют себя лишь частично в экспрессивных конструкциях («Ах, Боже мой, Боже мой!»), и отчасти реализуются в конце, в последней реплике героя («Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне»), после которой героиня позволяет себе проявить те эмоции, которые старалась сдержать на протяжении этого вечера («я горько заплакала»).
6 – линейная грамматика текста. Тема-рематическое строение фрагментов текста.
Связь обеспечивается разными средствами:
1) В начале – нанизывание предложений, связанных последовательно сменяемыми датами (в июне, 15 июня, 16 июня, Петров день, 19 июля, прощальный вечер).
2) Местоимениями
(в партитивных отношениях)
Мы (сидели): я – отец – мать
(как наименование одного лица)
он – ему – его – ему
3) Однокоренными сказуемыми, обозначающими развитие действия (где рема переходит в тему):
Посмотри – посмотрела
Поцеловал – поцеловав
Постояли – постояв
Поживи, порадуйся, приходи – пожила, порадовалась, приду
4) конструкциями типа «сперва (было так темно) – потом (стали обозначаться звёзды)»
5) союзами:
я тоже, так и (пережила)
6) повторами
и вот (прошло), и многое, многое пережито
7) лейтмотивами (холодная осень)
8) ключевыми фразами («ты поживи, порадуйся на свете»)
Разговор во время той ночи хотя внешне и выглядит связным за счёт специальных средств, но, в действительности, это не диалог в полном смысле, потому что каждый думает о своём, и настоящие мысли и чувства держит в себе, при этом с трудом получается поддерживать беседу (особенно герою).
В описании жизни героини после смерти возлюбленного появляются ряды глаголов действия, которые обозначают суматоху в сменяющих друг друга событиях:
ехали – пробыли – отплыли – осталось
Время заменяется пространственными категориями (Болгария, Сербия, Чехия, Бельгия, Париж, Ницца). Оно теряет свой смысл, для героини оно остановилось в тот вечер.
7) роль повествователя и роль читателя в произведении:
повествователь является одновременно и действующим лицом рассказываемых событий.
Читатель эксплицитно не выражен, но апелляция к адресату несомненна. Это выражается и в самом типе рассказа: героиня как будто обращается к кому-то (не называет имён своих близких, изображает события как можно более подробно там, где хочет привлечь внимание читателя, и практически просто перечисляет их для того, чтобы подвести его к выводу, к итогу своего рассказа. То есть сама композиция, связная, последовательная представляет эти воспоминания как рассказ кому-то, но не самой себе). Также следует выделить пояснения, необходимые для читающего или слушающего (на Пасху к нам съехалось много народу – были именины отца; подали, по обыкновению, самовар), многоточия – приостановка речи (героиня как будто переводит дыхание, чтобы продолжать).
8) Итак, все средства, которые мы рассмотрели, задают рассказу совершенно определённый тон: в принципе, все они играют на то, чтобы подчеркнуть значимость того вечера – единственного настоящего из того, что было в жизни героини, по её словам, в контексте всего её пути; показать, каков был тот вечер (что сказано было не всё, что нужно было сказать (речевые акты)) не только её глазами, но также в ощущениях других персонажей для целостного его воссоздания (точки зрения и регистры); показать суетность и неважность этих тридцати лет (убыстрение времени) и значимость одного вечера (замедление времени, его остановка).
И Бунин создал такой воистину замечательный, гениальный рассказ благодаря и этим средствам в том числе.
В июне того года он гостил у нас в имении - всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:
Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!
На Петров день к нам съехалось много народу, - были именины отца, - и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну…
В сентябре он приехал к нам всего на сутки - проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
Удивительно ранняя и холодная осень!
Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, - мы знали какой, - и это было и трогательно и жутко. Отец спросил:
Так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака?
Да, если позволите, утром, - ответил он. - Очень грустно, но я еще не совсем распорядился по дому.
Отец легонько вздохнул:
Ну, как хочешь, душа моя. Только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя завтра…
Мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. Оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, - я вздумала раскладывать пасьянс, - он молча ходил из угла в угол, потом спросил:
Хочешь пройдемся немного?
На душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась:
Хорошо…
Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета:
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот…
Не помню. Кажется, так:
Смотри - меж чернеющих сосен
Как будто пожар восстает…
Какой пожар?
Восход луны, конечно. Есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах. «Надень свою шаль и капот…» Времена наших дедушек и бабушек… Ах, Боже мой, Боже мой!
Ничего, милый друг. Все-таки грустно. Грустно и хорошо. Я очень, очень люблю тебя…
Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими звездами. Он, приостановясь, обернулся к дому:
Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер…
Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо.
Как блестят глаза, - сказал он. - Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?
Я подумала: «А вдруг правда убьют? и неужели я все-таки забуду его в какой-то срок - ведь все в конце концов забывается?» И поспешно ответила, испугавшись своей мысли:
Не говори так! Я не переживу твоей смерти!
Он, помолчав, медленно выговорил:
Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.
Я горько заплакала…
Утром он уехал. Мама надела ему на шею тот роковой мешочек, что зашивала вечером, - в нем был золотой образок, который носили на войне ее отец и дед, - и мы все перекрестили его с каким-то порывистым отчаянием. Глядя ему вслед, постояли на крыльце в том отупении, которое всегда бывает, когда проводишь кого-нибудь на долгую разлуку, чувствуя только удивительную несовместность между нами и окружавшим нас радостным, солнечным, сверкающим изморозью на траве утром. Постояв, вошли в опустевший дом. Я пошла по комнатам, заложив руки за спину, не зная, что теперь делать с собой и зарыдать ли мне или запеть во весь голос…
Убили его - какое странное слово! - через месяц, в Галиции. И вот прошло с тех пор целых тридцать лет. И многое, многое пережито было за эти годы, кажущиеся такими долгими, когда внимательно думаешь о них, перебираешь в памяти все то волшебное, непонятное, непостижимое ни умом, ни сердцем, что называется прошлым. Весной восемнадцатого года, когда ни отца, ни матери уже не было в живых, я жила в Москве, в подвале у торговки на Смоленском рынке, которая все издевалась надо мной: «Ну, ваше сиятельство, как ваши обстоятельства?» Я тоже занималась торговлей, продавала, как многие продавали тогда, солдатам в папахах и расстегнутых шинелях кое-что из оставшегося у меня, - то какое-нибудь колечко, то крестик, то меховой воротник, побитый молью, и вот тут, торгуя на углу Арбата и рынка, встретила человека редкой, прекрасной души, пожилого военного в отставке, за которого вскоре вышла замуж и с которым уехала в апреле в Екатеринодар. Ехали мы туда с ним и его племянником, мальчиком лет семнадцати, тоже пробиравшимся к добровольцам, чуть не две недели, - я бабой, в лаптях, он в истертом казачьем зипуне, с отпущенной черной с проседью бородой, - и пробыли на Дону и на Кубани больше двух лет. Зимой, в ураган, отплыли с несметной толпой прочих беженцев из Новороссийска в Турцию, и на пути, в море, муж мой умер в тифу. Близких у меня осталось после того на всем свете только трое: племянник мужа, его молоденькая жена и их девочка, ребенок семи месяцев. Но и племянник с женой уплыли через некоторое время в Крым, к Врангелю, оставив ребенка на моих руках. Там они и пропали без вести. А я еще долго жила в Константинополе, зарабатывая на себя и на девочку очень тяжелым черным трудом. Потом, как многие, где только не скиталась я с ней! Болгария, Сербия, Чехия, Бельгия, Париж, Ницца… Девочка давно выросла, осталась в Париже, стала совсем француженкой, очень миленькой и совершенно равнодушной ко мне, служила в шоколадном магазине возле Мадлэн, холеными ручками с серебряными ноготками завертывала коробки в атласную бумагу и завязывала их золотыми шнурочками; а я жила и все еще живу в Ницце чем Бог пошлет… Была я в Ницце в первый раз в девятьсот двенадцатом году - и могла ли думать в те счастливые дни, чем некогда станет она для меня!
Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу ее. Но, вспоминая все то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Все-таки был. И это все, что было в моей жизни, - остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то там он ждет меня - с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. «Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне…» Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду.